Отправлено: 23.06.11 00:17. Заголовок: Послесловия, предисловия, рецензии, статьи, монографии... (продолжение)

Послесловие В.И.Бугрова к роману "Час Быка"

Источник:
И.Ефремов. Час Быка. Свердловск. Средне- Уральское книжное издательство. 1989.

"Всему на свете приходит конец.
Дочитана, перевёрнута последняя страница романа - и взгляд читателя наткнулся на послесловие...
Зачем оно?
Скрытый текст

Разве недостаточно эпилога, в котором изложен финал экспедиции звездолёта "Тёмное Пламя" к планете красного солнца в созвездии Рыси; сообщена, пусть и бегло, дальнейшая судьба тех героев романа, что остались живы; наконец, обобщены результаты экспедиции? Что ж, среди читателей наверняка найдутся такие, кто уже в достаточной мере знаком с творчеством Ефремова, знает его книги и биографию, словом - обо всём информирован не хуже автора данного послесловия. Охотно верю! Но... Это лишь сейчас, в самые последние годы, тиражи книг его начинают приобретать соответствующий масштабам нашей страны, и, значит, гигантской нашей читательской аудитории действительно массовый характер. Лишь сейчас возвращается из небытия лучшая книга писателя - вы держите её в руках. И к сожалению, до сих пор крайне скудна и малодоступна критико - биографическая литература, Ефремову посвящённая... Всякий ли читатель сумеет в этих условиях оценить по достоинству роль романа "Час Быка" в современной нашей фантастике, определить его место в творчестве самого писателя, понять неслучайность обращения Ефремова к исследованию малосимпатичного варианта социального облика далёкого будущего? Наконец, прояснить для себя хотя бы отчасти, почему всё - таки роман этот, вышедший в 1970 г. отдельной книгой, и притом очень даже солидным по тем временам двухсоттысячным тиражом, в течение долгих семнадцати лет не только не переиздавался, но словно бы ушёл в тень, растворился постепенно в сумраке библиотечных хранилищ и вообще исчез - будто и не было его? Стремление помочь читателю разобраться во всём этом и побудило нас сопроводить книгу кратким послесловием... жанра. Летом 1972 г. мне посчастливилось взять интервью у Ивана Антоновича. Естественно, первым моим вопросом было: почему и как зрелый и сложившийся учёный решил начать всё сначала в качестве литератора? И услышал в ответ: " Причиной тому два обстоятельства. Прежде всего неудовлетворённость системой доказательств, которыми может оперировать учёный. Планы и замыслы... необычайно широки. А исполняются они, я думаю, в лучшем случае процентов на тридцать...А в форме фантастического рассказа я - хозяин. Никто не спросит: где вычисления, опыт? что взвешено, измерено?.. Второе обстоятельство - неудовлетворённость окружающим миром... Писатель, как и учёный, мечтает о лучшем, о гораздо лучшем. Но...существующий в вас мир, мир только для вас, - это неживой мир. Он - открытие ваше, изобретение, создание, но он - мёртв...Естественно желание рассказать об открытом вами мире, сделать его явным для других. Так вот и рождается писательская потенция". Алмазы, найденные трудягами - геологами в недрах Восточной Сибири, словно где - нибудь в Южной Африке ( ну кто мог тогда предположить, что совсем скоро это пророчество станет явью?!). Таинственное озеро на Алтае, малопонятным образом воздействующее на психику случайного пришельца. Не менее загадочныеразвалины обсерватории где - то в Каракумах... Всё это, существующее и свершающееся сейчас, и если не здесь, не рядом, так, во всяком случае, в пределах собственной страны, конечно же, было просто "обречено" на успех; сильные, смелые, мужественные,неутомимые герои Ефремова, в непридуманных - уж очень достоверной казалась обстановка - обстоятельствах находящие выход кипучей своей энергии, взывали к подражанию, побуждали искать и бороться, причём не обязательно физически: то были приключения высшего порядка, приключения Мысли...

 Отправлено: 27.08.07 06:56. Заголовок: Обсуждение статьи о Ефремове на форуме КЗ

Перенос

По-моему, очень интересная и сама статья и обсуждение
http://krasnaya-zastava.ru/forum/viewtopic.php?t=4846&start=0

 Отправлено: 07.09.07 15:10. Заголовок: Re:

Автор у Ефремова ищет "подсознание". Так как, якобы, Ефремов писал не то, что хотел, и т.д.
После "эпохи" дискуссии с Андрем Козловичем я стал смотреть на ЧБ совершенно иначе...
Например, об "инфантильности" и "игривости" Фай Родис - разве это не было своего рода "революцией изнутри", и разве мало бы смогла сделать Фай, если бы заменила жену и любовницу Чагаса (и только не надо о "постельном мотиве"! скажем так: способен был Чагас на настоящее чувство? - Фай считала - да) и "воспитала" бы диктатора в духе "АГР"? Срыть дворец Чагаса и других олигархов на 1 км в глубину (а имено об этом идет речь), а не о том, чтобы убивать многих безоружных кжи и джи - признаюсь, проблема в этом ЕСТЬ. (Как и в сожжении Персеполя). Но этого было решено не делать. Больше того - не сделано это, чтобы земляне не оставили по себе память как убийцы, потому что именно память о "Темном Пламени" осталась после всего произошедшего. Во всем земляне вели себя как люди, идущие по тончайшему лезвию бритвы, учитывая многообразные последствия.
В общем и целом, остроумие у автора статьи имеется, но настоящего понимания Ефремова в целом я не чувствую... Конечно, ЧБ - это о нас, Торманс - это мы, и мы теперешние еще в большей степени, чем современники Ефремова. И тут не требуется никаких инсайтов, по-моему, т.к. это очевидно.

 Отправлено: 07.09.07 15:13. Заголовок: Re:

Зина, спасибо за интересную ссылку.

 Отправлено: 06.05.10 14:43. Заголовок: И. Ефремов "НАУКА И НАУЧНАЯ ФАНТАСТИКА"

И. ЕФРЕМОВ
НАУКА И НАУЧНАЯ ФАНТАСТИКА

Ефремов И. Наука и научная фантастика // Фантастика, 1962 год: Сб. /
Сост. К. Андреев.- М.: Мол. гвардия, 1962.- С. 467-480.


ФАНТАСТИКА "ЧИСТАЯ" И "НЕ ЧИСТАЯ"

Расцвет научной фантастики характерен в общем для всех стран с
высокоразвитой наукой и техникой, где они составляют основу роста
производительных сил. Наибольшее свое развитие научная фантастика получила в англо-американской литературе. В Англии и Америке в 30-х годах нашего века и в первые годы после второй мировой войны издавались десятки (до 60!) журналов, специально посвященных научной фантастике, печатались
тысячи рассказов, новелл, романов. Организовались даже специальные
издательства. Подобного этому полноводному (хотя и мутному) потоку не было ни в каких других странах. Интересно, что, несмотря на былое первенство в науке, Германия дала очень мало научно-фантастических произведений. Очевидной причиной этого послужила общая деградация науки и культуры при фашистском режиме.
Научная фантастика за рубежом многообразна. Американцы различают "чистую" научную фантастику, основанную на тех или иных серьезных научных
положениях, и более "свободный" вид этого жанра, где в причудливом вымысле авторы сплетают оборотней и кибернетические машины, вампиров и космические корабли, привидения и высшие достижения химии. Немало и так называемой научной фантастики, которая обходится даже без этой скромной
научно-технической основы. Надуманный бред преимущественно религиозно-мистического оттенка лишь для занимательности оснащается переносом действия на другие планеты или в отдаленное будущее. Иногда местом извечной борьбы добра и зла становится какая-нибудь лаборатория с маньяками-учеными во главе.
Сами читатели издеваются над подобной литературой, называя ее "БЕМ"-литературой ("Bug and Monster"), подчеркивая постоянное присутствие чудовищ или гигантских насекомых, вторгающихся на Землю из космоса или встречающих астронавтов на планетах иных звезд. Другое издевательское название для таких произведений - "ЭмЭс" (Mad Scientist) – безумный ученый, то есть гениальный одиночка, открывающий ужаснейшие способы истребления людей или потрясения всей планеты - очень частый аксессуар англо-американской научной фантастики. Наконец третье прозвище также метко выделяет ос-вову еще одного вида произведений: "Ю. Л." (Upheaval
literature), то есть литература катастроф, непременно случающихся с нашей
бедной Землей или с иными планетами, если действие перенесено в иные звездные системы. Ядерная война, сметающая цивилизацию и перерождающая человечество в толпу вампиров, крысо-людей или, в лучшем случае, в дикарей. Или это вспышка сверхновой звезды, нередко и нашего собственного
Солнца, сжигающая начисто всю жизнь. В последнее время - столкновение со
звездой из антиматерии. Даже видные писатели-фантасты идут этими утоптанными дорогами. Немалое число авторов использует фантастику для открытой религиозной пропаганды. Характерный пример - три романа видного
английского писателя Льюиса о борьбе бога и дьявола на трех планетах - Венере, Земле и Марсе. Совсем недавно появился мастерски написанный роман
Уолтера Миллера "Гимн Лейбовицу", где изображается всемирное возрождение
римско-католической церкви после крушения культуры и всеобщего одичания из-за ядерных войн. В этом романе церковь, хотя и данная в несколько гротесковом плане, все же единственный собиратель и хранитель былых научных знаний. Пожалуй, еще чаще научная фантастика становится детективом, где гангстеры и сыщики прикрыты лишь фиговым листком науки, а
череда убийств и преследований украшается пейзажами космических перелетов
или иных планет. Эта разновидность наиболее распространена.
Даже самые блестящие представители американской научной фантастики,
такие, как Исаак Асимов, известный, очень образованный ученый-биохимик,
отдали дань научно-фантастическому детективу. Асимов написал с десяток
романов, в которых действуют сделанные "под человека" роботы – космические сыщики.
Следует упомянуть еще об одном любопытном явлении, чтобы показать, насколько разнообразна маскировка под научно-фантастическую литературу.
Талантливый писатель Рэй Бредбери отнесен к первому десятку американских
научных фантастов. Однако все произведения этого писателя проникнуты ненавистью к науке и страхом перед ней, которые он даже не очень скрывает. Произведения Бредбери, пожалуй, первый случай в истории литературы, когда полные ненависти к науке произведения сочтены выдающимися образцами "научной" фантастики. Это как нельзя лучше показывает, насколько велика путаница в представлении о жанре, его пределах и назначении. К чести англо-американских читателей, они начали разбираться в существе вопроса значительно раньше критиков и литературоведов.
Положение научной фантастики в Америке за последние годы очень характерно. Читателям надоели пустые, хоть и хитроумные выдумки о космических шпионах и безумных ученых, приелись убийства и детективы, их тошнит от психологических извращений. Стало понятным, что описания ужасающих катастроф в земном или всегалактическом масштабах - не больше как литературный прием. Сам по себе неплохой, придающий внешнюю увлекательность неглубокому произведению, этот прием, будучи повторен тысячи раз, уже превратился в дешевку, литературный штамп. Читатель все больше разбирается в науке, верит в нее, интересуется ею и легко разгадывает прежде "сходившие с рук" разно" образные маскировки.
Поэтому медленно, но неуклонно отходят в небытие все побочные, мусорные
побеги научной фантастики, уступая место "чистой" научной фантастике, завоевывающей все более широкую аудиторию. Но процесс идет еще дальше. За
последние годы в Англии и Америке большое число признанных авторов отходит от традиционных форм этого жанра и приближается к традициям и требованиям "литературы главного потока", как говорят американцы, или к "большой литературе", если пользоваться принятым у нас термином. Это вызвано настойчивым предпочтением читателями "чистой" научной фантастики.
Специальные научно-фантастические журналы и альманахи прогорают и закрываются один за другим. Только за 1958 год число научно-фантастических журналов сократилось с 21 до 10, за 1959 год "прогорело" еще три альманаха, в 1960 году из вновь открывшихся в 1958 - 1959 годах четырех новых журналов не осталось в "живых" ни одного. И в то же время научно-фантастические произведения проникают с каждым годом все больше в толстые журналы общелитературного характера и специальные программы телевидения, а книги на эти темы охотно издаются все возрастающим числом
издательств.
Анализ этого противоречия занимает наиболее крупных редакторов и писателей научной фантастики.
Джюдит Меррил, писательница и редактор многих научно-фантастических сборников, правильно чувствует современное положение жанра. В заключительной статье к сборнику научной фантастики за 1959 год Меррил считает, что этот жанр покидает свои прежние формы и поднимается на новый
уровень. Бурный прогресс научных исследований сделал самые фантастические
гипотезы и предположения объектом научного исследования. Каждое новое соображение, пусть еще весьма спекулятивное (то есть неразработанное и не
подкрепленное нужным количеством научных наблюдений, опытов и фактов), немедленно подхватывается и подвергается изучению. Исаак Асимов в письме к Д. Меррил заявляет: "Даже самые безумные идеи или такие, которые были совершенно ненаучными несколько лет назад, сейчас подвергаются серьезному
исследованию учеными и, чудо из чудес, освещаются в печати без всякой иронии или шутки. Как ни быстро идет прогресс науки, он не вторгается и не может вторгаться в научную фантастику, хотя, между нами, он может вторгаться в читателей научной фантастики, удовлетворяя их самих успехами
науки и избавляя их от необходимости чтения научной фантастики".
Меррил полностью соглашается с Асимовым. Литература логических соображений теряет свою обособленность, растворяясь в "большой" литературе. "Научная фантастика как категория если не мертва уже, то обречена, так пусть здравствует научная фантастика (большая литература и путь мышления)!" - восклицает Д. Меррил в заключение.
В приведенных, пока еще не очень ясных, соображениях, однако, как нельзя лучше отражено то самое главное обстоятельство, которое странным образом отрицается И. Асимовым, - огромное, я бы сказал, определяющее влияние научного прогресса на фантастический жанр литературы.
Д. Кэмпбелл, который в течение 20 лет редактировал ведущий и самый серьезный журнал англоамериканской научной фантастики "Эстаундинг Сайенс
Фикшн", опубликовал призыв к своим читателям вступать в новое общество "Джентльменов - любителей науки", которое будет издавать свой собственный
журнал, посвященный исключительно научному и техническому "дальнему теоретизированию" и фантазированию. Вот здесь и находится ключ к четкому ответу на противоречия и те проблемы, которые занимают в настоящее время теоретиков англоамериканской научной фантастики.
В нашей стране научная фантастика находится в самом начале своего большого подъема. Пока что ее расцвет определяется в большей степени ненасытным читательским спросом, нежели богатством тем, книг и мыслей.
Однако по строгому отношению к качеству литературы у нас мы избежали всякого мусора - мистики, демонов, оборотней, космических гангстеров и страшных убийств - всего, что основательно засорило зарубежную фантастику
и заставляет относиться к ней с большой осторожностью. Наша научная фантастика вся "чистая", по американской терминологии. Она строится на более или менее прочной научной основе. По моему глубокому убеждению, только такая научная фантастика и может считаться подлинной, имеющей право на существование в этом жанре. Все другое, будь то даже полезные, идейные и хорошие по литературным качествам произведения типа памфлетной
"фантастики", к этому жанру не относится.
Разговоры о точности научной документации, неизбежно возникающие на каждой дискуссии о фантастике, хотя безусловно правильны, но, пожалуй, уже запоздали. Научные ошибки и неточности абсолютно нетерпимы не только в научной фантастике, но и в "бытовой" литературе. Подобно тому как давно
уже, с начала реализма, нельзя придумывать несуществующие детали жизни или искажать ее правду в произведениях общего направления, так теперь, в
современном реализме, недопустимы невежество и погрешности в любых деталях научного характера. Но в отношении научной фантастики об этом даже не стоит много распространяться - это звучит вроде требования писать книги без орфографических ошибок.
Важнейшим вопросом прошедших у нас дискуссий о научной фантастике можно
назвать соотношение науки и фантазии. Право писателя на безграничную свободу фантазирования отстаивалось с не меньшим энтузиазмом, чем противоположные требования строгого лимитирования писательского воображения точными данными современной науки. И, конечно, обе стороны,развивая свои положения логически односторонне, а не диалектически, были неправы.
Ортодоксальным защитникам писательской "свободы" было мало того, что в
научной фантастике якобы обязателен примат фантазии над наукой. Нет,научная фантастика должна вести науку за собой, "показывая ей новые направления и освещая пути в неведомое вдохновенным взлетом фантазии. Приверженцы "теории лимитирования" в своих крайних выражениях требовали обязательной проверки каждого научно-фантастического произведения учеными
соответствующих специальностей.

КАКОВА ЖЕ ДЕЙСТВИТЕЛЬНАЯ РОЛЬ НАУКИ В НАУЧНОЙ ФАНТАСТИКЕ?

Современная наука настолько проникла во все области жизни общества, что
стала решающим фактором в развитии производительных сил. Теперь уже наука
вовсе не идет путями внезапных прозрений гениальных одиночек, размышляющих в тиши своих кабинетов или под липами уединенных усадеб. Благодаря накоплению гигантского опыта и колоссальным техническим возможностям наука поднялась на новую, качественно иную ступень. Отражение этого в сознании людей обусловливает, в частности, интерес к научно-фантастическому жанру литературы, успех его развития.
Именно в науке современный человек, отрешившийся от религиозных представлений о мире, видит единственную реальную опору как для построения нового, справедливого общества, так и "для души", для понимания своего места и значения в жизни. Но, вероятно, далеко не все ученые и писатели представляют себе всю необъятность накопленного человечеством научного опыта, всю широту фронта научных исследований и скорость их нарастания! В этом бесконечно многообразном хранилище исканий и размышлений человечества находятся истоки решительно всех научно-фантастических произведений, и еще несметное их количество ждет своих литературных открывателей.
В самом деле, лишь малая часть замеченных явлений, фактов, намеков природы разрабатывается методически и планомерно научными исследованиями.
Гораздо большее число пока лежит втуне, может быть, храня в себе возможности самых заманчивых взлетов науки. Привлечение внимания к этим или еще не использованным, или забытым возможностям - одна из наиболее серьезных задач научно-фантастической литературы. Только в таком смысле поиска в стороне от главных линий научных исследований можно понимать "опережение" науки фантастикой.
Однако придется разочаровать писателей. Для того чтобы идти в научную фантастику этим путем, надо быть ученым, стоящим на переднем крае исследований, широкообразованным в области истории науки и накопленных ею
фактов. Следовательно, надо работать сразу в двух областях, то есть находиться в наш век узких специализаций в самом невыгодном положении.
Теперь, когда мы начали яснее представлять себе устройство мозга, работу мысли и памяти, мы подошли к раскрытию процесса отражения мира в сознании человека, так гениально предугаданного основоположниками марксистской диалектической философии. Тем же закономерностям подлежит, конечно, и процесс "фантазирования". Поэтому, если писатель в своих фантастических предвидениях в самом деле опережает науку, то он может это сделать, лишь исходя из каких-то определенных познаний. И чтобы не получилось повторных гениальных открытий, вроде вторичного открытия дифференциального исчисления одесским сапожником в начале нашего века, познания писателя должны быть на уровне переднего края современной науки. Иными словами, это достижимо тогда, когда сам писатель ученый.
Вот почему научная фантастика и фантастика вообще не может состязаться с наукой в объяснении и овладении законами природы и общества. В этом смысле можно говорить о примате науки над фантазией.

ДВОЙСТВЕННОСТЬ ПРОЦЕССА РАЗВИТИИ НАУКИ

Наука неоднородна и представляет собой процесс, развивающийся, как и все в мире, противоречиво.
Часть ученых, наделенных могучим и живым воображением, "фантазирует" в
науке, двигается в ней как бы бросками. Другая часть, консервативная, аналитическая, движется в области открытий очень медленно, но прочно отвоевывая у природы неведомое. Такие ученые сдерживают и проверяют фантазирующих "скороходов". Если бы соотношение обеих частей было равным,
то мы имели бы диалектически сбалансированное противоречие и быстрое движение вперед. Однако консервативная часть ученых гораздо многочисленнее, особенно в науках описательных, где воображение меньше значит, чем в физике или математике.
По аналогии с механизмом наследственности сдерживание фантазирования в
науке совершенно необходимо, для того чтобы наука не превратилась в бесформенную массу теоретических спекуляций, а сохранила свою сущность -
проверку опытом, искусственное воспроизведение природных процессов и овладение ими.
Но в совершенно равной степени (и в этом диалектика развития науки) стимуляция научных фантазий определяет темп научного прогресса. Но только
когда "фантазирующая" часть ученых обладает столь же высокой (и лучше, даже еще более высокой) "закалкой" серьезной подготовки и дисциплиной мышления, как и "тормозящая" консервативная часть.
Пока все же число подобных ученых в любом научном коллективе невелико, что и вызвало известное замечание Эйнштейна: "Воображение важнее, чем знание!" Следует поправить Эйнштейна, что хотя его воображение и привело к открытию фундаментального закона соотношения массы и энергии, частичное
овладение этим явлением природы потребовало чудовищного труда миллионов людей и громадных материальных затрат, пока мы не пришли к созданию ядерной энергетики.
В бурном разрастании дерева науки есть и другая аналогия с природными процессами, именно с процессом органической эволюции. История развития жизни на Земле показывает нам неисчислимое множество различных ответвлений на пути общего усовершенствования и приспособления организма к физическим, фазовым условиям биосферы нашей планеты. Каждое из этих ответвлений в общем ходе эволюции становилось своеобразным тупиком, задержкой общего прогресса вследствие приспособления к местным и частным условиям существования. Иными словами, разрешение бесчисленных противоречий, возникающих в ходе развития жизни, шло вначале путем частичного приспособления в данном месте и времени. Новое продвижение вперед на пути общего прогресса достигается новым, как бы обходным путем, ведущим не к приспособлению, а к преодолению местных, временных условий. Однако и оно при дальнейшем развитии обречено на новый "тупик", пока не возникнет другой обход вновь возникшего противоречия.
Все великое "дерево" развития жизни демонстрирует диалектический закон
необходимости, проявляющийся через сумму случайностей. Необходимостью здесь являются общее усовершенствование организма, повышение его энергетики как биологической машины, усиление защитных устройств и увеличение долговечности. Случайностями - частные приспособления (частные
для исторического пути огромной длительности). В ходе своего развития наука встречает также бесчисленное множество тупиков, не разрешимых для формально-логического, дедуктивного метода мышления. Эти "тупики" преодолеваются обходным, зачастую совершенно неожиданным путем, с помощью
диалектического мышления, которое мы нередко путаем с индуктивным методом.
После обхода "тупика" вновь возникшая идея, теория, метод становятся ведущими, пока, логически продолженные и развитые, они не приходят к новому "тупику". Часто преодоление нового тупика совершается путем возврата к старому, брошенному методу или гипотезе, которые на новом уровне достижений науки становятся опять ведущими - до очередного тупика.
Описанный ход развития науки находится в полном соответствии с законами диалектики. Я остановился на нем лишь для наглядной иллюстрации того, как
много для прогресса науки значит "обходное" движение через смежные области знания или оставленные, ранее сочтенные невозможными пути.
Процесс этот находится в жестоком противоречии с узкой специализацией науки и научного образования. Узкая специализация ученых содействует быстрому разрешению частных вопросов, но в то же время мешает обобщению более широких проблем. Поэтому количество "тупиков" имеет тенденцию к возрастанию, тем более что ширящийся фронт исследований неуклонно увеличивает число широких проблем, объем и внутреннее содержание которых становятся настолько сложными, что они могут быть разрешены только при помощи многих смежных путей познания.
Не мудрено, что соответствующие организации у нас и в США - двух странах, где особенно велико число ученых и особенно сильна их специализация, - в настоящее время озабочены расширением образования ученых. Необразованный ученый - это звучит парадоксально, но лишь потому, что мы воспитались на старых представлениях об ученом как носителе энциклопедических познаний.
Однако это совершенно реальное явление времени, с которым нужно серьезно считаться и которое обусловливает неправоту сторонников строгого обуздывания научной фантастики. Проверка "точности" науки в научно-фантастических произведениях, порученная узким специалистам, принесет не пользу, а вред. Специалист сможет судить лишь по состоянию вопроса в своей узкой области, неизбежно ведущей в будущем к очередному тупику, и не в состоянии усмотреть того нового и положительного, что привносит научная фантастика из смежных областей знания. Вот почему, не будучи в силах вести за собой науку, научная фантастика в то же время не может быть отдана на расправу узким специалистам в науке и должна оказывать серьезное влияние на расширение кругозора ученых, а следовательно, и на развитие науки. Таково диалектическое решение вопроса о соотношении науки и фантазии.

ЛИТЕРАТУРА МЕЧТЫ И НАУЧНОГО ПРОГРЕССА

Но этим далеко не исчерпывается взаимосвязь науки и научно-фантастической литературы, в которой, на мой взгляд, есть еще одна сторона первостепенной важности. Подавляющее большинство любителей и сторонников научной фантастики, равно как и сами писатели, соглашаются, что это литература мечты. На возражение, что мечта в совершенно равной степени свойственна любому художественному произведению, а социальная мечта составляет основу как утопических, так и многих исторических произведений, обычно отвечают: мечта в научной фантастике - дальнего прицела, и это, мол, отличает ее от других видов художественной литературы. Эти определения, очевидно, неточны. Само собой разумеется, в научной фантастике мечта занимает очень важное место, но какая мечта? Разве обязательно дальнего прицела? И как установить, далек или близок прицел? Мне кажется, что мечта о приложении научных достижений к человеку, к преобразованию природы, общества и самого человека составляет сущность настоящей научной фантастики. Показ влияния науки на развитие общества и человека, отражение научного прогресса, овладения природой и познания мира в психике, чувствах, быту человека - вот главный смысл, значение и цель научной фантастики.
Здесь "обратная связь" с наукой приобретает большую значимость потому, что в такой литературе ученые увидят то, что иногда трудно осмыслить им самим, - действие их открытий и опыта в жизни и в человеке, причем не только положительное, но иногда и трагически вредное.
Не подлежит сомнению, что на этом пути научной фантастики осуществляется прямой контакт с социальными проблемами. Фантастика становится социологической, смыкается и переходит в большую литературу, выходя из границ своего жанра, но совсем не в том направлении, о каком думают американские теоретики научной фантастики.
Большое внимание, которое привлек роман "Туманность Андромеды" не только у нас, но и в самых различных странах, я объясняю прежде всего тем, что это произведение в какой-то степени ответило на общественные запросы.
Американская теория смыкания научной фантастики и научно-популярной литературы не представляется мне правильной. Успехи науки и ее ошеломляющие открытия сами по себе так интересны, что не нуждаются в художественном одеянии. Действительно, хорошие научно-популярные книги и статьи читаются нарасхват и привлекают куда больше читателей, чем иные произведения художественной литературы. Нелишне попутно посоветовать книготорговым организациям и издательствам учесть этот повышенный спрос на научно-популярные произведения и перепланировать тиражи.
Много лет ратуя за широкую популяризацию науки, я не могу не приветствовать от души появление отличных популяризаторских книг Д. Данина, М. Васильева (Хвастунова) и других, громадные тиражи и многочисленные переводы которых во всем мире как нельзя лучше подтверждают смещение интересов широкого читателя в сторону "просто науки" и служат грозным предупреждением для писателей-фантастов, ратующих за "чистую фантазию", за право писать пустяки, хотя бы и сделанные с большим художественным мастерством.
Но популяризаторский рассказ о науке - не путь научной фантастики, которая должна оставаться художественной литературой, как бы близко ни подходила она к научно-популярным произведениям и какими бы фантастичными
ни казались смелые предположения ученых, вроде высказывания астрофизика И. С. Шкловского о природе спутников Марса. Подобные высказывания "фантазирующих ученых" всегда будут увлекать миллионы людей, возбуждать самый горячий интерес и питать научную фантастику.
Успех научной популяризации лишь подчеркивает, что прошло время, когда
для пропаганды научных знаний приходилось снабжать их путешественнической, приключенческой или детективной декорацией. Теперь в сумме накопленных знаний и своей действенности наука интересна сама по себе. Роль научной фантастики для популяризации почти сошла на нет, а сочетание авантюрного рассказа с популяризацией науки, что прежде называлось научно-приключенческой литературой (и в которой я тоже пробовал писать прежде), уже отжило, не успев расцвести. Не популяризация, а социально-психологическая действенность науки в жизни и психике людей - вот сущность научной фантастики настоящего времени.
По мере все большего распространения знаний и вторжения науки в жизнь общества все сильнее будет становиться их роль в любом виде литературы. Тогда научная фантастика действительно умрет, возродясь в едином потоке большой литературы как одна из ее разновидностей (даже не слишком четко отграничиваемая), но не как особый жанр.

 Отправлено: 09.06.10 12:15. Заголовок: Всеволод Ревич ПЕРЕ..

Всеволод Ревич

ПЕРЕКРЕСТОК УТОПИЙ. Судьбы фантастики на фоне судеб страны. (отрывок)

П О С Л Е Д Н И Й
К О М М У Н И С Т



Что там, за ветхой занавеской тьмы?
В гаданиях запутались умы...
Когда же с треском рухнет занавеска,
Увидят все, как ошибались мы.

Омар Хайям



В сущности Ивана Антоновича Ефремова тоже можно считать мучеником догмата и еще одной жертвой века. Но речь не о моральном падении, как в случае с Алексеем Толстым. В общественную жизнь Ефремов не рвался, большинство его публичных заявлений касается самой фантастики. Придерживался он в них традиционных взглядов. Фантастика может быть только научной. И в силу этого она должна базироваться на единственно верном учении. Цель фантастики - воспитывать строителей коммунизма, развивать в молодежи любознательность, другими словами, он добросовестно тянул на всю фантастику беляевское одеяло.
Предлагаемую концепцию, мне кажется, с афористической четкостью оспорил шестиклассник Гоша из повести Н.Максименко "На планете исполнившихся желаний": "Я люблю читать книжки по научной фантастике. Вообще многие любят. Мой папа, например, тоже любит, хотя он и взрослый. Я знаю, что фантастика будит научно-техническую мысль и учит мечтать. Не спорю. Может, это и так. Может быть, она и учит и будит. За это, наверно, ее взрослые и любят. А я люблю ее совсем не за это. Просто ее читать очень интересно, и вот нисколечеко не скучно, а наоборот"... Но пропагандировать отсталые литературные пристрастия одно дело, а прославлять палачей совсем иное...
Другой фантастики, в особенности - западной, Ефремов не принимал и не понимал. Парадокс /мне часто приходится употреблять это слово - такая страна, такая литература/ заключается в том, что в собственных произведениях Иван Антонович не выглядит слишком уж правоверным марксистом-ленинцем, каким он себя порой изображал и воображал. Тем не менее, автопортрет не был камуфляжем, игрой в прятки с цензурой. Скорее мы имеем здесь вариант сложных, платоновских отношений между декларациями и практикой, хотя так далеко, как Платонов, Ефремов никогда не заходил. /О сравнении талантов здесь разговору нет/.
Наиболее близко теоретические представления и творческая деятельность Ефремова совпадают в его "Рассказах о необыкновенном", с которых он начинал в 1944 году. Часть из них это просто природные или очерковые зарисовки /"Бухта Радужных Струй", "Путями Старых Горняков", "Катти Сарк"/, в которых фантастики почти что и нет, зато есть полузабытая романтика, как бы распахнувшая заклеенные и запыленные окна. Однако у большинства рассказов в пленяющий дальними тропами пейзаж вмонтирована научная гипотеза, которая позволяет поставить над этими рассказами сакраментальную рубрику "НФ": ртутное озеро, затерявшееся в горах /"Озеро Горных Духов"/, червеобразное животное, обитающее в пустыне Гоби, которое может убивать на расстоянии /"Олгой-Хорхой"/, предельно занимательная для рядового читателя "проблема накопления тяжелой воды вне термического перемешивания на дне глубоководных океанических впадин" /"Встреча над Тускаророй"/, голографическое изображение, образовавшееся естественным путем /"Звездные корабли"/... Обратите внимание на заглавные буквы в названиях, они, видимо, должны придавать повествованию неординарность, приподнятость.
Лучшим из рассказов Ефремова мне представляется "Катти Сарк", в котором воскрешен умолкнувший свист морского ветра в парусах быстроходных клиперов. А к наиболее известным, наверно, надо отнести "Алмазную Трубу", где автор предсказал открытие якутских алмазных залежей. Правда, с рассказом связана одна история, которая не очень-то красит фантаста, но она позволяет еще раз задуматься над двусмысленностью положения так называемой научной фантастики, если она ставит перед собой сугубо инженерные задачи. "Алмазная Труба" по критериям Дорфмана /помните?/ должна считаться идеалом НФ: через несколько лет предположение Ефремова оправдалось - бывает же. Комментаторы /и я в их числе/ подчеркивали выдающуюся прозорливость фантаста. Но вдруг известный публицист-географ и автор фантастических произведений И.Забелин упрекнул Ефремова в том, что на возможность существования алмазоносных кимберлитовых трубок в Якутии первым указал геолог Н.М.Федоровский еще в 1934 году. Вскоре Федоровский был репрессирован, а его книга изъята как дьявольские письмена врага народа. /Еще одно преступление подлинных врагов народа: ведь разработка якутских алмазов могла начаться на 10 -15 лет раньше/. Нет ничего невероятного в предположении, что брошюра Федоровского-геолога попала к Ефремову-палеонтологу. Допустим, что до реабилитации Федоровского у Ефремова не было возможности упомянуть о нем, но после - он обязан был вспомнить о предшественнике. Даже если Ефремов пришел к алмазной идее самостоятельно, элементарная этика обязывала его отдать должное Федоровскому, хотя бы из соболезнования к постигшей человека трагедии. Досадно, что на критику Забелина Ефремов откликнулся неадекватно: он начал поносить оппонента и даже жаловался на него в "инстанции", чем меня, например, не только беспредельно удивил, но и убедил, что о Федоровском Ефремов знал. Стало быть, очень не хотелось расставаться со славой первооткрывателя. Ах, если бы в рассказе было бы еще хоть что-нибудь, кроме самой гипотезы, - привлекательные и запоминающиеся образы поисковиков, скажем, - Ефремову защищаться было бы куда сподручнее. Каждый бы занимался своим делом: Федоровский - искал алмазы, Ефремов описывал героев этих поисков, честь, которую у него никто бы отнять не смог. А если дело только в гипотезе, то тут уж литература по боку, а ситуация напоминает гонки золотоискателей за право первым забить заявочный кол. Но выиграл-то в бешеном состязании Джек Лондон, превосходно описавший его в рассказе "Скачка". Давным-давно расхищены и забыты прииски на Юконе, а два друга - Смок и Малыш - живут и помирать не собираются. Не ясно ли, что для науки, для промышленности, для общества ценность мотивированной профессиональной монографии несравненно выше необязательного рассказа. Сильно сомневаюсь в том, что экспедиции посылались на основе заявки Ефремова, да и найдены были алмазы совсем в другом месте. Но рассказ Ефремова, несомненно, мог вдохновить молодых геологов, придать им силы. Вот это - прерогатива художественной литературы.

А каждое крупное произведение Ефремова становилось событием, иногда и сенсацией. Громом среди ясного дня прозвучала "Туманность Андромеды"; после "Туманности Андромеды" никто не ожидал "Лезвия бритвы"; совершеннейшим сюрпризом был "Час Быка". Нащупать внутреннюю логику этих неожиданностей не так уж трудно, как бы ни расходились программные заявления писателя с некоторыми откровениями в его романах. Повторю еще раз: утверждать, что Ефремов маскировал верносоциалистическими заверениями тайную неприязнь к советскому режиму было бы натяжкой. Вне споров: он был преданным сторонником социализма. Но Ефремов был еще и крупным ученым, эрудированным и мыслящим человеком, а потому вряд ли его могли удовлетворить пропагандистские штампы, которые предлагались тогда напрокат в дрянной упаковке научного мировоззрения. И когда он начинал создавать идеальные миры, его перо порой выдавало совсем не то, чего ждали от автора нового коммунистического манифеста.
Автор зарубежной монографии о советской фантастике Е.Геллер /"Вселенная за пределом догмы", Лондон, 1985 г./ считает, что кардинальные разногласия Ефремова с официальной доктриной проявили себя уже в дилогии о Древнем Египте "На краю Ойкумены" /1949, 1953 г.г./ и даже находит в персонажах "Путешествия Баурджеда" прямые параллели с советской действительностью. "По желанию, в образе мудреца Джосера можно угадать Ленина, а в его помощниках, жрецах Тота, бога науки, знания и искусства, - старых большевиков, ленинскую гвардию, почти поголовно ликвидированную в годы великой чистки. Заметая следы, писатель наделяет жрецов Тота отдельными отрицательными чертами, но то и дело в повести проскальзывают нотки симпатии к ним. И очевидна ненависть писателя к жрецам Ра, ...презирающим знания, злоупотребляющим безграничной властью. Это - переодетые приспешники Сталина, извратившие ленинские идеи".
Хм, "заметая следы..." Заметать следы необходимо конспиратору. Право же, я смутился: не следовало ли мне поместить "Путешествие Баурджеда" в главу "Сопротивление"; ведь если принять толкование Геллера, то это означает, что перед нами не историческая повесть, а тонкий иносказательный памфлет, где Египет такая же условность, как Марс в рассказах Брэдбери. В этом случае более вызывающего произведения антисталинистской направленности не сыскать в отечественной литературе тех лет /повесть писалась еще при жизни Сталина/. Как же это мы все проглядели, ведь Ивана Антоновича стоило бы объявить родоначальником диссидентского движения. /Что же касается прозвучавшей в цитате Геллера оценки роли Ленина и так называемой ленинской гвардии, то в столь запутанном клубке противоречий мог запутаться не только Ефремов, но и антисоветски настроенный Геллер. Полное понимание пришло к нам только сейчас. Да и полное ли?/.
Но если бы Ефремову сообщили об изложенном предположении, я полагаю, он бы резко отмежевался. И впрямь какая-то заноза в душе мешает согласиться с пересекающимися параллелями Геллера. Не был Ефремов диссидентом, и антисталинских акций даже в более поздние времена не затевал. С большой охотой рассуждая о грандиозности перспектив, которые откроются перед коммунистическим человечеством, в сиюминутной жизни он занимал, как я уже упомянул, умеренно-консервативные позиции, предпочитая предварять предисловиями романы казанцевского типа или лишний раз лягнуть западных фантастов, нежели поддержать своим немалым авторитетом молодую советскую фантастику 60-х годов. Ни разу, например, он не выступил в защиту братьев Стругацких, хотя поводов для этого было более чем достаточно. /Братья, между прочим, относились к нему с большим пиететом/. Зато пустенькие романы А. и С.Абрамовых взял под покровительство. Так что, может быть, не совсем случайно именно Ефремова выбрала своим знаменем гремучая смесь графоманов, "ультра" и "красных" мистиков, которая с 70-х годов сколотилась вокруг издательства "Молодая гвардия", объявив себя "Школой Ефремова".
Тем не менее - такая уж это была противоречивая фигура - и категорически возразить Геллеру не совсем легко, даже тому, кто захотел бы это сделать, а я, например, и не хочу. Есть частица правды и в его, пусть тенденциозной интерпретации. В дилогии Ефремова налицо искреннее тираноборчество, искреннее возмущение мертвящей властью фараонов, и, конечно же, возмущение относится не только непосредственно к правителям Египта, давно усопшим и ограбленным в своих гробницах, а и ко всякой тирании. Секрет в том, что подобные параллели можно произвести едва ли не к каждому роману, где описывается борьба свободолюбивых сил с коварным деспотом, другими словами, к большинству исторических романов. Хотел того автор, или не хотел, неважно даже, в каком веке он сочинял свои истории, при желании мы в каждом конкретном случае можем ассоциировать кровавого тирана со Сталиным, а положение несчастных рабов, из-под кнута возводящих, допустим, пирамиды, с положением узников ГУЛАГа на площадках "великих строек коммунизма". Конечно, симпатии нормального читателя будут на стороне молодых и непокорных и, разумеется, на стороне угнетенных и забитых. Почему бы за то же самое не похвалить и Ефремова, тем более, что Геллер объективно прав: в столкновении монстра-государства с маленьким человеком, отважно размахивающим мечом перед бесчисленными мордами дракона, Ефремов, безусловно, на стороне храбреца.

Ах, многим бы хотелось разделить эти два явления! Однако антикультовая речь Хрущева на ХХ съезде партии в 1956 году нанесла тяжелый удар не только по сталинизму, но и по социалистической идее в целом: в умах миллионов людей и то, и другое слилось воедино. К чему привел процесс эрозии, начавшийся с того момента, /не исключено, что гораздо раньше/ мы видим; завершится он, кажется, нескоро. Впрочем, до перестройки, падения КПСС и СССР еще далеко. Тогда, во второй половине пятидесятых на социализм в нашей стране никто еще всерьез не посягал. Но в головах его сторонников осознанно или неосознанно забрезжила мысль: социализм надо спасать. А вот о том, как это делать, существовали /и существуют до сих пор/ две противоположные точки зрения. Одной из них - назовем ее грубо: кондовой - стало придерживаться мало изменившееся руководство страны. Да, конечно, пришлось признать ошибки и перехлесты, но партия с культом покончила, и вспоминать о нем желательно пореже, генеральная же линия была правильной, и советский народ с повышенным энтузиазмом будет продолжать развивать все тот же социализм на тех же незыблемых основаниях. В конце концов застывшая позиция и привела КПСС к окончательному поражению: она не сумела порвать с прошлым, не в состоянии этого сделать и ее многочисленные преемницы. Разумеется, общественная атмосфера прояснилась, людей уже не выводили ночами из квартир под белы рученьки, стали во множестве возвращаться реабилитированные узники концлагерей, которым посчастливилось остаться в живых. Вездесущий Илья Эренбург поторопился поймать настроение в повести "Оттепель", название которой стало символизировать те дни больших ожиданий.
Более проницательные понимали, что макияжем доктрину не спасти. Как всякая вера в чудо, она могла зиждиться только на энтузиазме, на неутраченной мечте в возможность создания совершенного строя, того самого светлого будущего, за которое было пролито столько крови и которое было подло предано. Но в их представлении рисовался несколько другой социализм, очищенный от крови и грязи. Вскоре его станут называть "социализмом с человеческим лицом", а чех Дубчек даже попробует воспроизвести кентавра на практике. Но разорвать с догмами оказалось не под силу советским руководителям, и они предпочли раздавить "Пражскую весну" танками, тем самым потеряв собственный последний шанс.
Однако пока не то что до перестройки, но и до Праги дело еще не дошло. Правда, уже восставал Будашешт, но на первую ласточку почему-то не обратили должного внимания. Прогрессивно настроенная интеллигенция делает попытку добиться хотя бы сносных условий существования. Рождается мощное течение шестидесятников. Неожиданно для всех одним из составных и существенных частей его стала фантастика, до тех пор уютно коротавшая время в комнате развлечений для детворы.


Предтечей новой фантастики и стал роман Ефремова "Туманность Андромеды" /журнальный вариант - 1957 год, отдельное полное издание - 1958-ой/.
Основная претензия нынешних критиков - шестидесятники старались улучшить социализм, вместо того, чтобы с порога отвергнуть его. Что-то с памятью у них стало, и они дружно забыли, что именно шестидесятники подготовили почву для грядущих перемен, в том числе и для своих грядущих критиков. Но что правда, то правда, хотя опять-таки парадоксальная: на тот момент самыми умными и верными защитниками социалистической, а может, и коммунистической, идеи оказались не напыщенные партийные бонзы, не завравшиеся обществоведы, не путаник Хрущев, а ярые противники сталинизма, народ, настроенный сугубо демократически. Ефремов не был в первых рядах тех, кто отличался отмеченными свойствами. Однако ринулся одним из первых спасать белоснежные, но обильно окровавленные ризы дорогого ему коммунистического царства. Он продолжал верить в то, что ничего лучшего для будущего Земли придумать невозможно, и поставил себе задачей убедить окружающих, что коммунизм - не унылый фаланстер, не принудиловка, а счастливая, красивая и творчески наполненная жизнь для всех. Он создал, может быть, последнюю коммунистическую утопию, в том смысле последнюю, что хотя утопии, конечно, будут сочиняться и в дальнейшем, но, боюсь, эпитету "коммунистическая" придется поискать замену.
Я назвал Ефремова последним коммунистом, хотя и по сей день ходит по улицам множество людей, которые истово крестятся на коммунистические иконы. Было время, когда к слову "коммунизм" еще не примешивалось видение часовых с пулеметами на лагерных вышках, когда это слово было священным и заменяло многим Веру, Религию, Бога. Я тоже значительную часть жизни считал, что так оно и есть. Главным для верящих в коммунизм были не мелкие бытовые неурядицы, даже не продразверстка или бойкая деятельность ЧК, а планы построения справедливого и счастливого общества, что бы там ни говорили, - вековой мечты человечества, начиная с гесиодовского золотого века. Называющие себя ныне коммунистами ходят на митинги в противоестественном сочетании с монархистами и неофашистами, кричат об ограблении трудовых коллективов, о разваленном Советском Союзе, о предательстве, но они набирают в рот воды, когда речь должна идти об идеалах, о построении пресловутого светлого будущего, ради которого Маркс с Энгельсом, собственно, и задумывали коммунистическую партию, пусть даже и допустив непростительные промахи в своих выкладках. У нынешних их последователей нет стратегических перспектив, а значит, нет и будущего. Что они будут делать, захватив власть - опять строить коммунизм? Какой? Сталинский? Кастровский? Полпотовский? Неопределенно-прекраснодушный, но не останавливающийся и перед насилием /и здесь насилие!/ горбачевский? Ефремов был последним коммунистом, не только верившим до конца своих дней в великую мечту, которая сумела объединить под красными знаменами миллионы людей, но и попытавшимся спасти эту веру в отчаянном призыве, почти крике.
Было бы неестественно, если бы никто не попытался прокричать такой призыв. Интеллигенция обозлена. Ей больше по душе разносить в пух и прах прошлое, с особым смаком настоящее, а заодно и будущее. Нынче модно видеть главного врага наших несчастий в утопии. Вцепившись зубами в это несчастное слово, его терзают, как стая волков. Оказывается, все беды у нас оттого , что мы стали реализовывать утопию. Подогреваемое парадоксом Бердяева, началось поголовное пересматривание всех утопий, начиная с шумерских мифов. О классиках - Море, Кампанелле, Оуэне - я уж и не говорю, выяснилось, что все они были злобными инициаторами дальнейшего закабаления и без того не очень-то свободного человека. Складывается впечатление, что если бы утопии и утописты вообще бы не возникали, человечеству жилось бы не в пример лучше, а открыто высказанное желание построить иное будущее, например, Чернышевским, приравнивается к матерной ругани. Набоков не поленился написать роман, чтобы расправиться с Николаем Гавриловичем. Разве мог столь никчемный человек предложить что-нибудь путное? "Утопия - это, конечно, чудовищная патология сознания. Чудовищная и дьявольская. Утопия отвращает вас от реальности, удаляет от сада возделываемого, и пока вы блуждаете в эмпиреях будущего, жизнь подножная, истинная уничтожается на корню, и, следовательно, надо опять возвращаться. Хорошо, если, как сейчас, можно вернуться и возделывать заново. А если это отнимут, будет еще страшнее. Именно отсюда моя ненависть к утопии. Я интересовался в юности утопиями, они мне нравились, потому что в них есть дьявольский соблазн. Это наш инстинкт - отвлечься от реальности. Ловкие манипуляторы-политики всегда этим пользуются. Отсюда феномен веры в светлое будущее. Огромные нации верили или не верили, а поперли... Слово-то какое отвратительное - утопия, и нет ему эквивалента на русском языке. А хотелось бы. Может быть, утопия от "утопиться"?" - выносит утопии смертный приговор старый лагерник, писатель-эмигрант Юз Алешковский. Его тирада продиктована въевшимся в клетки страхом. У меня нет оснований подозревать Алешковского в недостатке мужества. Но когда он говорит такие слова, ему, должно быть, кажется, что он, как и всем остальным своим творчеством, вносит свою долю в борьбу с теми, кто придумал Беломорканал, Колыму, Магадан. Пожалуй, ни с одним словом не происходило такой сальтообразной семантической трансформациии. Утопия стала обозначать противоположное первоначальному смыслу, ее антоним даже не антиутопия, нет, что-то более страшное. Но еще Зощенко в нелучшие для себя дни сказал: "Писатель с перепуганной душой - это уже потеря квалификации". Что же - теперь нельзя мечтать о будущем? А писать о нем можно только, как о царстве смрада и мрака? Но ведь мечта о будущем всегда была составной частью настоящего, и хотя в этом ее неискоренимая ограниченность, но должно же куда-то двигаться человечество. Или у людей вообще нет и не может быть правильного пути? Или у них нет и никогда не было затаенной мечты? "Учитывая нынешнюю ситуацию, искусство призвано говорить: помогите мне пройти через эту ночь, помогите мне дожить до утра, научите меня любить. Научите меня всему этому! Вот в чем задача искусства". Не коммунист, не социалист, не лагерник Рэй Брэдбери кажется мне куда более правым, чем наша сборная похоронная команда.
Потребность в мечте, желание представить себе жизнь, которую мы оставляем потомкам, стремление задуматься над более совершенной конструкцией общества /все же согласны, что оно несовершенно/ - неотъемлемый элемент культуры, неотъемлемая черта настоящего, без которой общество не может развиваться. Если говорить честно, то мы снова находимся в застое - "сбились мы, пути не видно..." Прежние идеалы отвергнуты, а что взамен? Может быть, не стоило бы забывать слова Д.Писарева: "Если бы человек не мог бы представить себе в ярких и законченных картинах будущее, если бы человек не умел мечтать, то ничто бы не заставило его предпринимать ради этого будущего утомительные сооружения, вести упорную борьбу, даже жертвовать жизнью". Ладно, Писарев - радикальный демократ и нынче не авторитет. А губернатор Салтыков-Щедрин? "Человек так устроен, что ему непременно хочется золотого века, и он во всяком признаке прогресса видит его приближение". Впрочем, и Щедрин - демократ, хотя и царский чиновник... Вот если бы Константин Леонтьев что-нибудь подобное высказал... Но, постойте, даже он мечтал совсем о другой жизни: "...не ужасно ли и не обидно ли... что Моисей входил на Синай, что эллины строили свои изящные Акрополи... что апостолы проповедовали, мученики страдали, поэты пели, живописцы писали, и рыцари блистали на турнирах для того только, чтобы французский, немецкий или русский буржуа в безобразной и комической своей одежде благодушествовал бы "индивидуально" и "коллективно" на развалинах всего этого прошлого величия?.." /Мне очень хочется заменить в цитате слово "русский" на "новый русский"/...
Полагаю, что следующая крупная утопия будет религиозной. Но когда-нибудь да придет же время синтеза разума, духовности и нравственности. Если не верить в его наступление, то какой смысл имеет борьба за демократию, за права человека, за спасение природы? Не логичнее ли углубиться в созерцание пупка и обреченно ждать конца света, как ждут его всевозможные замордованные "белые братья", безразлично относясь к тому, кто у нас захватит власть - фашисты, проходимцы, сумасшедшие? Однако для ожидаемого поворота спирали нужен новый духовный взлет, должны появиться независимые мыслители, которые освободятся от плоскостности нынешних антитез: социализм - капитализм, коммунизм - антикоммунизм, материализм - идеализм, не отбрасывая ничего ценного из духовного опыта, выстраданного человечеством...

Ефремов написал книгу про общество без насилия, про общество, в котором, если судить непредвзято, немало привлекательного, хотя сейчас мы отчетливо видим шоры, добровольно надвинутые им на собственные глаза, и откровенные ошибки, объясняемые как объективными, так и субъективными причинами. Но так, собственно, обстояло дело со всеми утопиями; заслуга писателей, как известно, заключается не в том, чего они не дали, а что они дали по сравнению с предшественниками. На фоне мертвенной философии, лживой литературы, убогой фантастики "ближнего прицела" "Туманность Андромеды" послужила одним из толчков, побуждающих наше сознание, стала одной из отправных точек начавшейся в 60-ые годы перестройки нашего мышления, что, еще раз повторяю, достаточно парадоксально, так как автор ставил себе едва ли не противоположные цели.
Действие романа Ефремова отнесено в далекое будущее, оно совершенно не касается современных передряг, так что, казалось бы, истовые приверженцы единственно верного учения, должны были бы схватиться за книгу, объявить ее своей Библией, своим Кораном, присудить ей Ленинскую премию, ввести в школьные программы. Но мы не раз говорили о том, как пугались цековские идеологи любой новизны, пугались необъяснимо и необоснованно, вопреки собственным шкурным интересам.
Конечно, "Туманность Андромеды" была дерзким вызовом "ближним прицелам", ограничениям, приземлениям... Но ведь уже взлетел в небо первый спутник. И, тем не менее - столь велика была инерция - книга незамедлительно подверглась нападкам, что прекрасно характеризует лицемерность "перестройки", на которую якобы решились партийные органы. Правда, за проработку Ефремова /в отличие от грядущих антистругацких кампаний/ взялось не высшее звено, дело было поручено, так сказать, так сказать, тыловому эшелону. Я не исключаю, что кампания не была инспирирована и на сцене выступала местная самодеятельность, что еще любопытнее: это показывает, как глубоко проникла в нашу, с позволения сказать, интеллигенцию психология "чего изволите?". А вдруг удастся попасть в точку, а вдруг похвалит сама "Правда"? Правда, "Правда" инициаторов не похвалила, но и не встала на сторону Ефремова. Его защитила "Литературная газета", где в то время были сосредоточены лучшие журналистские силы, а сама она считалась рупором легкой оппозиционности, задуманной для выпускания пара. Трибуну охотникам любезно предоставила "Промышленно-экономическая газета" /ей-то какое дело до фантастики?/. Загонщиками и на этот раз выступили научные работники, не слишком компетентные в литературных и философских материях, но убежденные в своем праве поучать каких-то там писателишек.
Проработка началась с "реплики читателя", побольше иной статьи, принадлежащей экономисту А.Антонову - "Писатель Ефремов в "Академии Стохастики". Через некоторое время /события разворачивались летом 1959 года/ в "Литературной газете" впервые за много лет появился отпор заушательству, стала возрождаться полемика. Однако "Промышленно-экономическая газета" решила защитить честь мундира. Были собраны мощные силы в лице четырех авторов со званиями. Наученные научные работники повели разговор на более высоких и, видимо, более привычных для них тонах. Ефремову были предъявлены идейные обвинения. Он призывался к ответу по статьям УК: проповедь индивидуализма и идеализма, непонимание законов научного коммунизма, забвение истории родной страны... Материал пестрел фразами типа: "Наши дети школьного возраста получат после прочтения ее неверное представление об эпохе будущего", или - "Ефремов пишет о звездоплавателях, ни полслова не говоря о хозяевах жизни, о тех, кто обеспечивает всеми материальными благами любителей сильных ощущений, носящихся по Вселенной" /космонавты могли бы набить физиономию авторам этих инсинуаций/, или - "... в других местах есть смутные, глухие упоминания о рабочих, загнанных /вот даже как! - В.Р./ в подземные глубины, в шахты"...
Словом, материал содержал такое количество демагогических передержек, что вызвал гневную отповедь академика В.А. Амбарцумяна. Письмо астрофизика было напечатано вместе с большим редакционным послесловием и положило конец странной кампании. Больше никто преследовать "Туманность Андромеды" не пытался. Она была прочно приписана к золотым страницам советской фантастики. Юрий Гагарин назвал ее в числе любимых произведений.

С тех пор прошло три с лишним десятилетия, и нынешнее поколение относится к роману Ефремова без прежней почтительности. Язвительный Вячеслав Рыбаков написал две пародии под общим названием "Прощание славянки с мечтой" и внешне уважительным посвящением Ивану Антоновичу, который еще верил "в возможность качественно нового будущего", из чего можно сделать вывод, что уж композитора "траурного марша" /таков подзаголовок пародии/ на мякине не проведешь. Перевелись нынче лопоухие дурачки. Но в сущности пародии Рыбакова к Ефремову отношения не имеют. У него просто позаимствован эпизод из романа для злых памфлетов на сегодняшнюю жизнь, на сегодняшние отношения между людьми. "Тибетский опыт в условиях реального коммунизма" и "Тибетский опыт в условиях конвоируемого рынка" мало чем отличаются друг от друга. В первом хирург, пользующий искалеченного при взрыве математика требует от женщины, которая любит ученого, чтобы она "дала" ему в "благодарность" за операцию, а во втором тоже бы дала, уже без кавычек - дала бы крупную сумму денег, что для наших условий даже не фельетонное преувеличение, а легонькая зарисовка с натуры. Но если один из самых талантливых фантастов следующего за шестидесятниками поколения хотел сказать, что товарищеские отношения между людьми невозможны в принципе, что взаимопомощь - не более чем красивая выдумка, значит, он, как ныне многие, поражен тяжелым недугом - бесплодным скепсисом, и мне жаль и его, и несч ...

 Отправлено: 09.06.10 12:15. Заголовок: Всеволод Ревич ПЕРЕ..

... астную страну, несмотря на то, что наши дни дают более чем достаточное количество примеров дикого падения нравов, а потому спорить с Рыбаковым трудно, зато прослыть в этом споре ретроградом легко.
Пародии Рыбакова далеко не самое мрачное в сегодняшней фантастике. И в свете этого вспомнить сегодня о преисполненной надежд фантастике 60-х, может быть, даже очень кстати. Не сомневаюсь, найдутся галковские и другие представители отряда врановых, которые вдоволь поиздеваются над нашим, во многом неоправдавшемся оптимизмом. Но если "надежды маленький оркестрик под управлением любви" и вправду умолк навсегда, тогда я еще раз спрашиваю: зачем все это? Зачем нам демократия, зачем реформы, зачем издавать журналы и писать рассказы?

Как же все-таки оценивать "Туманность Андромеды" с сегодняшней точки зрения? Может быть, ее стоит сбросить с ушей как образец казенно-казарменной лапши, как мы отбрасываем сегодня значительную часть творческого наследия писателей, созданного в условиях спелого и неспелого социализма.
Мне помогла сформировать собственное отношение к ефремовской книге статья, напечатанная в альманахе "Завтра". Называлась она "Современная утопия"; ее автора и дату первой публикации я назову позже, сейчас отмечу лишь, что она была написана задолго до Ефремова. К крайнему своему изумлению, я обнаружил в ней добротный и подробный конспект "Туманности Андромеды". Совпадения были разительны. Вот несколько параллельных цитат.
"Современная утопия": "В будущем населяющее землю человечество не будет знать деления на расы. Люди будут говорить на одном языке и будут иметь общие интересы".
"Туманность Андромеды": "...неизбежно и неуклонно новое устройство жизни распространилось на всю Землю, и самые различные народы и расы стали единой, дружной и мудрой семьей... Так началась ЭМВ - эра Мирового Воссоединения, состоявшая из веков Союза Стран, Разных Языков, Борьбы За Энергию и Общего Языка".
Совпадения между двумя авторами не означает, что я во всем согласен с ними. Возможно, они окажутся правы, и человечество действительно придет к общему языку, тем более, складывается впечатление, что этот процесс уже начался. Не секрет, с какой скоростью английские слова проникают в другие языки, например, в русский. Во Франции, кажется, законодательно запрещено употреблять английские эквиваленты. А во что превратится английский язык, если его насытить русскими словами, показал Э.Берджесс в романе "Заводной апельсин".
Вопреки всем авторитетам, я не считаю общий язык для человечества благом. Оно станет намного более тусклым и одноцветным, поскольку язык - это, может быть, величайшее из завоеваний разума, а его унификация лишь очередная технократическая угроза. Один язык - одна литература, одно искусство, одна музыка, одна культура, одна одежда... На этом пути уже достигнуты немалые успехи. А жить становится все скучнее...
"С.у.": "Нет больше убогих, хилых, слабых, нет больше вымирающих народов, нет даже цветных рас: путем постепенного развития все люди сравнялись, все стали добрыми и сильными... Исчезнут следы той дегенерации, жертвой которой человечество едва не стало в наше время. Природа создала человеческий организм, чтобы он жил не менее ста лет. Следовательно, первая половина жизни до 50 лет должна считаться молодостью".
"Т.А.": "Забота о физической мощи за тысячелетия сделала то, что рядовой человек планеты стал подобен древним героям, ненасытным в подвиге, любви и познании... Изучение предков заменено прямым анализом строения наследственного механизма, анализом еще более важным теперь, при долгой жизни. С эры Общего Труда мы стали жить до ста семидесяти лет, а теперь выясняется, что и триста не предел..."
/Опять-таки насчет единой расы я бы протестовал, а с остальным кто бы стал спорить/.
"С.у.": "Когда никакой "карьеры" не будет, когда всякий работающий и приносящий пользу будет пользоваться благами жизни наравне со всеми другими, занятие, профессию люди будут избирать только по своим способностям и вкусам, и будут избирать сами, свободно".
"Т.А.": "За долголетнюю жизнь человек успевал пройти высшее образование по пяти-шести специальностям, меняя род работы..."

После этих цитат сделаем большое отступление, чтобы показать, как проницателен был пока неназванный автор эссе, и сравнить его представления об отношении к труду с популярными авторами утопий, созданных незадолго до цитируемой статьи. Некоторые из мыслей, уже высказанных в главе о ранних советских утопиях, придется более развернуто повторить на новом витке спирали.
Как уже говорилось, самый существенный пункт любой утопии - отношение людей к труду. Мимо него не проходил никто, но вовсе не все мечтатели были в состоянии представить себе, что наступит время, когда люди будут трудиться свободно и радостно и понукать их не будет нужды.
Так, в конце прошлого века увидела свет книга американца Э.Беллами "Взгляд назад./Через сто лет/", сочинение далеко не самое значительное в мировой утопической литературе, но едва ли не самое популярное. Как и "Туманность Андромеды", она была рассчитана на массового читателя. В США даже возникли группы энтузиастов, пытавшихся осуществить идеи Беллами на практике. /У нас, кажется, никто не пытался строить коммуны по Ефремову/.
Герои Беллами восторженно говорят об обществе, в котором они живут, о том, как свободно они себя в нем чувствуют, как вольны выбирать любую профессию. Но какова экономическая база их процветания? Тут читателей Беллами подстерегает неожиданность. Все граждане с 21 года до 45 лет организованы в промышленную армию, пребывание в которой строго обязательно, отлынивание наказывается в уголовном порядке: "Человек способный работать, но упрямо уклоняющийся от труда, обрекается на изолированное положение на хлебе и воде до тех пор, пока не проявит желания взяться за дело". Что же служит наградой за принудиловку, в которой, правда, учитываются пожелания и склонности, но лишь по мере возможности, надо же кому-то выполнять и грязные, и утомительные занятия? В течение срока службы зарплата особой формы, в которой автор предсказал современные кредитные карточки. Однако главная награда, райская приманка ждет члена общества после 45 лет - освобожденный от труда, он может посвятить себя отдыху и развлечениям.
А вдруг какому-нибудь трудоголику захочется поработать и дальше? Ведь сорок пять лет - расцвет физических и творческих сил человека. Недоумение настолько лезет в глаза, что молодой человек, проспавший целый век и очнувшийся в прекрасном новом мире, выпаливает его незамедлительно и получает отдающий демагогией ответ: мол, человека в пенсионном возрасте ждут такие наслаждения, что он и мыслить-не мыслит о возвращении к трудовым обязанностям.
Книга Беллами имела, как было сказано, сенсационный успех. Ее тиражи насчитывали миллионы экземпляров, что для тех лет представляло поистине фантастическую цифру. Объяснение надо искать в обывательском взгляде на человеческую массу, в потакании убежденности тупого лавочника, что все рабочие, а уж тем более все бедные, нуждающиеся, нищие - это саботажники, и единственный способ заставить их трудиться - палка.
Несостоятельность взгляда Беллами на человеческую природу была ясна многим его современникам. Яростным критиком утопии был английский философ-искусствовед У.Моррис. Справедливо рассудив, что эффективно бороться против влияния вредной книжки надо не с помощью речей и статей, он противопоставил ей книгу же. Через два года после выхода "Взгляда назад" появляются его знаменитые "Вести ниоткуда". В этой утопии дан бой Беллами по главному пункту: Моррис доказывал, что труд - не только первейшая необходимость в человеческой жизни, но и первейшая радость, что он сам по себе может стать для человека наградой, дать ему счастье и удовлетворение, придать жизни смысл. Беда, правда, что труд у Морриса сведен по преимуществу к удовольствию, получаемому от косьбы.
Но придушить Беллами Моррису не удалось. "По общему правилу, человек стремится уклониться от труда. Трудолюбие вовсе не прирожденная черта: оно создается экономическим давлением и общественным воспитанием. Можно сказать, что человек есть довольно ленивое животное..." - изрек большевик Троцкий, увлеченно доказывавший необходимость и неизбежность военного коммунизма в стране.
В жизни ефремовского общества много места занимают путешествия, спорт, искусство и различные празднества, но на первом плане - дело, в которое люди самозабвенно погружены. Они расхохотались бы в лицо тому, кто сказал бы им, что рабочий день должен ограничиваться 2-3 часами, а в 45 лет пора отправляться на заслуженный отдых. Они готовы просиживать за любимыми занятиями ночи, рискуя своим несокрушимым здоровьем. Они могут даже показаться фанатиками.
И если искать главную привлекательность ефремовского общества, то она прежде всего не в разумной экономической структуре, не во всеобщем благополучии, даже не в гарантированной здоровой и долголетней жизни, она в гарантированной возможности придающего жизни творческий смысл труда, в возможности для каждого найти полное применение всем своим способностям. Чему помогает, но только помогает, то обстоятельство, что каждый человек в описанном мире владеет несколькими профессиями. И все же не в том соль, что начальник внешних станций Дар Ветер становится оператором подводного рудника, суть этих людей как раз в способности и готовности до конца погружаться в одно дело, дело их жизни. Трудно себе представить, что физик Мвен Мас и математик Рен Боз, до предела увлеченные грандиозным замыслом по уничтожению пространства, вдруг бы отправились в море пасти китов.
"С.у.": "Изгнание будет единственным наказанием утопического царства. Ты не хочешь подчиняться нашим законам - ступай и живи отдельно как знаешь... Таково будет несложное правосудие. На каких-нибудь островах, среди океана, будут основаны колонии для изгнанников".
"Т.А.": "Остров Забвения - глухая безыменность древней жизни, эгоистических дел и чувств человека! Дел, забытых потомками, потому что они творились только для личных надобностей, не делали жизнь общества легче и лучше, не украшали ее взлетами творческого искусства"...
Правда, между островом Изгнания и островом Забвения есть существенная разница. На остров Изгнания нарушителей отправляют все же в принудительном порядке. Автор даже предусмотрел катера, патрулирующие в прибрежных водах, дабы посетители острова не возымели желания эвакуироваться с него досрочно. На остров Забвения отправляются добровольно. Никаких препятствий желающим возвратиться в Большой Мир нет. Таким образом и главным судьей, и одновременно тюремным надзирателем служит только собственная совесть человека. Но какого бы высокого мнения о человеческой натуре ни быть и как бы ни верить в неотвратимость и благотворность нравственного прогресса, боюсь, такая ситуация вряд ли когда-нибудь станет реальностью: среди миллиардов человеческих индивидуальностей всегда найдутся отклонения в результате простого рассеяния частиц. Кое за кем придется присматривать. А добиваясь полной сознательности всех без исключения, мы приходим либо к "нумерам", либо к непосредственному вмешательству Высшего Промысла. Но мы пока рассматриваем естественные пути развития. /В романе "Час Быка" автор, подправляя прежний свой романтизм без границ, сочтет нужным написать, что даже в еще более далеким будущем специальная служба позаботится приглядывать за психическими отклонениями. Автор статьи оказался более трезвым мыслителем/.
А вот как автор "Современной утопии" излагал ее общие задачи: "Не только каждая эпоха имела свою утопию, свою утопию имеет каждый народ, даже больше - каждый мыслящий человек. И, если мы, тем не менее, решаемся говорить об определенной современной утопии, то мы имеем в виду лишь те общие черты, которые имеют утопии большинства современных мыслящих людей".
Обратим внимание, что здесь в слове "утопия" появился новый, личностный оттенок. И отсутствие своей, персональной утопии может указывать на невысокий культурный уровень личности.
"На земле живут разумные существа, люди, равные друг другу, обладающие одинаковыми правами. Это не та казарменная, серая одинаковость, которая является почему-то идеалом некоторых социологов. Нет! Современная утопия... не только признает личность, индивидуальность человека, но и отводит ей выдающуюся роль в "царстве будущего". Талант, гений должны пользоваться особым вниманием, особо тщательным уходом, как все выдающееся, все особенно полезное".
Но ведь тоже самое, теми же словами мог бы сказать и Ефремов в своей книге. Да, собственно, и сказал. Он мог бы подписаться под любой из приведенных здесь цитат. Это и его мысли. А вот автор "Современной утопии" подписался бы под книгой Ефремова?

Автором статьи был Герберт Уэллс, а была она написана в 1903 году. Но в чем-чем, а в склонности к коммунизму заподозрить Уэллса невозможно. Он, правда, называл себя социалистом, но я сильно опасаюсь, что его социализм ничего общего с нашим не имел. С Лениным они, как известно, друг друга не поняли, хотя Уэллс и отозвался о нем уважительно.
Занятно, однако, что сам Уэллс всеобъемлющей позитивной утопии, контуры которой он столь уверенно излагает в цитируемой статье, так и не написал. Даже в самой позитивной из своих фантазий, в романе "Люди как боги" про общество утопийцев мы мало что узнаем. А ведь, как мы видели, идеи, каким, по его мнению, должно быть, общество будущего, у него были, конструктивные идеи. Почему же он не захотел воплотить их в художественной форме? Каков бы ни был ответ на этот вопрос, нельзя не пожалеть о том, что один из выдающихся мастеров жанра не показал людям, что у них еще есть шансы надеяться: добиваться счастливой и справедливой жизни можно и без того, чтобы одна половина, жаждущих счастья, уничтожала бы другую, жаждущую того же.
Откуда же взялась поразительная общность мыслей у двух столь разных писателей? Означает она только одно: Ефремов написал вовсе не коммунистическую - в нашем смысле слова - утопию, хотя именно за это его взахлеб хвалили советские комментаторы, и опять-таки я в их числе. В меру сил он написал общечеловеческую утопию. Я не знаю, был ли он знаком со статьей Уэллса. В данном случае это не имеет значения: идеи Ефремова не заимствованы, налицо общность представлений. Как бы ни расходились мнения насчет будущего человечества /а главное путей к нему/, я все еще надеюсь, что пока еще значительную часть членов земного содружества составляют нормальные личности, которых Уэллс называет мыслящими и чьи головы заняты не тем, как бы отравить ни в чем не повинных пассажиров в токийском метро или тайком шарахнуть по противнику симпатичной мегатоннкой. И вот у них-то представления о том, какой должна быть нормальная счастливая жизнь в главных чертах обязательно совпадут. Статья Уэллса и роман Ефремова, разделенные полувеком /полувеком ХХ столетия!/ очень хорошо это доказывают. Если из "Туманности..." выбросить несколько ничего не значащих абзацев, в которых герои рассуждают о победе коммунизма во всемирном масштабе две тысячи лет назад, благоразумно не уточняя способов, которыми эта победа была достигнута, либеральный социалист Уэллс вполне мог бы поставить подпись под общечеловеческими настроениями ефремовской утопии, за исключением двух-трех мест.
Мне даже кажется, что Ефремов недооценил открывающиеся перед ним возможности; при всем богатстве его воображения, ему не хватило сахаровской, если хотите, хватки и смелости. Но не будем забывать, что в 1956 году А.Д.Сахаров еще мастерил водородные бомбы, а мы считали, что именно 1956 год открыл дорогу роману Ефремова, в свою очередь распахнувшему ворота перед нашей фантастикой. Однако - по большому историческому счету - как раз после 1956 года генеральная утопия должна была выглядеть генеральней, простите за тавтологию. Вместо того чтобы бросаться защищать утопающий социализм, Ефремову следовало бы создать новую современную утопию, контуры которой набросал Уэллс. Ведь и Ефремов приближался к ним.
Теперь о двух разногласиях между Уэллсом и Ефремовым. В отношениях человека и природы Уэллс оказался дальновиднее Ефремова, высказавшись на сей счет совершенно определенно: "Сбросившая с себя гнет искусственности природа пышно расцветет и сделается величественнее, прекраснее, чем когда-либо. И с ней сольется человек, созданный ею, живущий ею".
Ефремовское же общество во весь размах своих могущественных сил занято не столько сбережением природы, не столько слиянием с ней, сколько все той же распроклятой ее переделкой, ее облагораживанием, так, как они его понимают.
Пройдет совсем немного времени после выхода "Туманности...", о скалы прогресса тяжело разобьются первые волны экологического кризиса, и человечество схватится за голову. Одна за другой появятся книги, не художественные, не фантастические - документальные, с отчаянными, как крик о помощи, заголовками: "Безмолвная весна", "До того как умрет природа", "Для диких животных места нет", "Серенгети не должен умереть"...
Но Ефремов еще спокоен. Правда, у него уже не найти безмозглого фанфаронства, которое было в фаворе всего несколько лет назад: "На основе этого порочного вывода /неважно какого - В.Р./ делаются столь же неверные и другие: о необходимости для человека с благоговением относиться к природе, к ее "чудесам", а не бороться с природой, не подчинять ее человеку, не ставить ее на службу человеку". /С процитированной статьей С.Иванова мы еще столкнемся/. Восторгается и Ефремов: "Океан - прозрачный, сияющий, не загрязняемый более отбросами, очищен от хищных акул, ядовитых рыб, моллюсков и опасных медуз, как очищена жизнь современного человека от злобы и страха прежних веков".
Неясно, почему Ефремов решил очистить только океан, почему бы не очистить заодно и сушу - от гадюк, крокодилов, воронья, не говорю уж о москитах, комарах, мухах... Какое счастье, что у людей до сих пор не было реальной возможности заняться ни морским, ни сухопутным геноцидом, а то бы и вправду "очистили", совершенно не отдавая себе отчета в трагических последствиях, к которым привело бы непоправимое нарушение экологического баланса. Впрочем, и здесь успехи достигнуты немалые. А по какому, собственно, праву человек уничтожает совершеннейших созданий с их миллионнолетней родословной? Разве кто-нибудь вручал ему мандат на владение Землей? И вообще, на сегодняшний глаз, ефремовская планета слишком ухожена, словно парк в Версале. Изящно, конечно, но грустно, что на ней не осталось диких, манящих, неподстриженных уголков, а живого тигра, и то сбежавшего из заповедника, можно повстречать разве что на заброшенном острове Забвения.
Когда-нибудь человечество опомнится и постарается возродить первозданность нашей прекрасной планеты или хотя бы того, что от ее первозданности останется. Сейчас фантасты, конечно, спохватились, но просчет, допущенный Ефремовым, это не его личный просчет, экологическую угрозу проглядела вся мировая фантастика. Хотя если взглянуть пошире и выйти за рамки фантастики, то, может быть, старушке-литературе будет не так стыдно. Спасение природы зависит не только от законодательных или технических мер, но в первую очередь от успехов в воспитании гармонически развитой личности, для которой природа перестанет быть мастерской, а снова станет храмом. Но разве не эта мысль пронизывает огромное число произведений миров

 Отправлено: 09.06.10 12:16. Заголовок: Циолковский был кано..

Циолковский был канонизирован советской пропагандой как выдающийся представитель научной интеллигенции, если не прямо - об этом как-то умалчивалось - поддержавших советскую власть, то, во всяком случае ни в какие контроверзы с ней не вступавший и охотно вдыхавший тот фимиам, которым его усердно окуривали, фактически отстранив от большой науки. Его даже не удостоили чести стать хотя бы членкором АН СССР. Но что мы, собственно, о нем знаем? Да, Константин Эдуардович был ученым, математически обосновавшим идею полетов в космос с помощью реактивных приборов. А еще что? Пожалуй, только то, что ему принадлежит хрестоматийное высказывание о Земле как о колыбели человечества, но так как нельзя вечно жить в колыбели, то человеку предстоит в будущем расселиться по всему космосу. Лозунг, не противоречащий дальним коммунистическим наметкам, был взят на вооружение. Правда, вытанцовывание перед Циолковским несколько не состыковывалось с неодобрением звездных путешествий в книгах фантастов-современников, но мало ли в нашей жизни было противоречий. Именно таким - гениальным изобретателем и чудаковатым учителем физики из Калуги его талантливо сыграл Е. Евтушенко в фильме, который, как и многочисленные статьи о его герое, не имел ничего общего с действительностью.
Циолковский прежде всего был религиозным мыслителем, представителем так называемого "русского космизма", близким по своим взглядам к эзотерическим изысканиям небезызвестной Е.П.Блаватской. И его статьи, высказывания - в том числе и по ракетам, а тем более о "колыбели" были лишь выдержками из главной книги его жизни: как человечеству достичь вечного блаженства с помощью Сверхразума или, говоря проще, Бога. У меня нет повода углубляться в мировоззрение Циолковского, но без такого предуведомления в ореоле столь беспорочной фигуры шокирующими показались бы его мысли насчет обустройства родной планеты, мысли, с моей точки зрения, полубезумного фанатика, но вполне лежащие в русле начатого не одним Ефремовым глобального переоборудования планеты. Ефремов /хорошо, что только в книге/ успел растопить полярные шапки, изменить климат, переселить население в Средиземноморье, ликвидировать "вредных" водоплавающих... Циолковский пошел дальше. По его предложениям, необходимо уничтожить "из чувства сострадания" "несовершенные" виды животных и растений, конкретно это означало ликвидацию всех /всех!/ земных млекопитающих и всю тропическую флору, распахав тропики под плантации. /То есть он добивался именно того, против чего отчаянно сражался умница и мечтатель А. Сент-Экзюпери, которого бросала в дрожь перспектива превращения планеты в огород/. Из растений на Земле останутся только полезные. Переделке подвергнется также состав атмосферы; разумеется, селекция будет проведена и среди людей. Чтобы подобные высказывания не показались моим преувеличением, вот его собственные слова: "Когда объединится человечество и будет управляться высшим избранным разумом, то оно будет идти к могуществу гигантскими шагами. Население достигнет полного довольства и будет быстро расти. Образуются трудовые армии, которые уничтожат с корнем всю дикую природу богатейших экваториальных стран и сделают ее здоровой, с желаемой температурой, с культурными растениями, полями и садами", "Животные мало-помалу сойдут со сцены", "Появится возможность покрыть океаны плотами... На них поселятся люди со своими растениями и жилищами... Останутся только проходы для кораблей"... Ярый урбанист Окунев выглядит жалко.
Но на расправе с Землей многоступенчатый ракетчик не остановился. Когда человек вышел в космос и посетил другие планеты, то... "Неудавшуюся жизнь ликвидировали, т.е. милосердно уничтожили муки существ, как когда-то их уничтожили на Земле для животных и несовершенных людей". Решать же, кто неудавшийся и несовершенный, будут, понятно, лица, удавшиеся и совершенные. Вы еще не забыли мечты судьи из повести Ю.Аракчеева? Ефремов до таких крайностей не доходит. Его герои еще способны воскликнуть при виде тигра /зверя, по Циолковскому, вредного и опасного/, что жаль все же уничтожать такую красоту. Но он не отдает себе отчета: коготок увяз, всей птичке пропасть. Стоит только начать - хотя бы с акул. Ведь акула по совершенству форм ни в чем не уступает тигру, а древностью рода намного превосходит и его, и человека.
Трагедия современного человечества заключается в том, что на словах, то есть на конгрессах, ассамблеях, парламентских слушаниях, в прессе все признают правоту, обобщенно говоря, Уэллса, а фактически мы движемся скорыми темпами по пути, указанному Ефремовым, а далее - Циолковским. После некоторого смягчения ситуации с атомной войной экологические неурядицы стали для человечества опасностью No1. Я бы расценил картину подметенной планеты, по которой можно пройти босиком, не поранив ног, как антиутопию-предупреждение, что бы ни думал по сему поводу Ефремов. Получилось даже сильнее, от того, что он по российскому обыкновению старался придумать как лучше, а получилось как всегда - не в дугу.
Со вторым расхождением я уже спорил и буду спорить еще непримиримее, потому что с природой хоть немного одумались, а в новом направлении утопической атаки надо сражаться столь же яростно, как "Грин пис" против ядерных взрывов. Впрочем, ничего нового: речь снова идет все о том же коллективном воспитании подрастающего поколения путем отъема младенцев от матерей уже в грудном возрасте.
"Т.А.": /Разговаривают две женщины. Знаменитый историк и по совместительству красавица и танцовщица Веда Конг, один из главных авторских рупоров в книге. Завести детей пока не удосужилась. Ее собеседница - астронавигатор Низа Крит, девушка, мечтающая о ребенке. Старшая поучает младшую./
" - Мне невыносима мысль о разлуке с маленьким, моим родным существом... Отдать его на воспитание, едва выкормив!
- Понимаю, но не согласна. - Веда нахмурилась, как будто девушка задела болезненную струнку в ее душе. - Одна из величайших задач человечества - это победа над слепым материнским инстинктом. Только коллективное воспитание детей специально обученными и отобранными людьми может создать человека нашего общества. Теперь нет почти безумной, как в древности, материнской любви. Каждая мать знает, что весь мир ласков к ее ребенку. Вот и исчезла инстинктивная любовь волчицы, возникшая из животного страха за свое детище.
- Я это понимаю, - сказала Низа, - но как-то умом..."
/Не знаю, сохранили ли они волков, но волчицам можно позавидовать/.
Уэллс словно подслушал диалог и прямо в него включается: "Семьи, не имеющие детей, беспрекословно должны уступать место детям. С самого раннего возраста врачи начинают заботиться о физическом развитии и укреплении детей. Но дети все время остаются с родителями. В этом отношении современная утопия в корне расходится с утопиями, созданными некоторыми социальными учениями. Если женщина достигнет такой степени "развития", что в ней заглохнет чувство материнства, чувство любви к детям, то женщина упадет ниже низших животных... Только в состоянии... полного отупения чувств женщина может согласиться на те способы воспитания детей, которые некоторые социологи мечтают применить в будущем ради равенства и братства. Казарменное воспитание, при котором невозможно любовное отношение к личности ребенка, к его особенностям, может дать разве лишь живые машины, но не людей".
Правда, дети в "Туманности Андромеды" все-таки знают родителей, никто не запрещает им встречаться, дети, по уверению автора, любят и уважают своих "предков" - хотя не совсем ясно, за что, не за то ли, что, изредка отрываясь от важных занятий, они все-таки уделяют сыновьям и дочерям малую толику внимания?
Автор упоминает и о том, что еще не до конца перевелись бедняжки, так и не сумевшие справиться с первобытным инстинктом. Общество, чуждое всякому принуждению, не настаивает, для удовлетворения атавистических наклонностей выделен резерват - остров Матерей, бывшая Ява. Но не кажется ли вам, что такое установление выглядит ссылкой, остракизмом, вторым островом Забвения? Что за преступление совершили эти женщины? Почему бы не разрешить им жить среди всех? Чтобы остальные мамаши не рыдали по ночам в подушку?
Прав Уэллс: если будет подавлен природный инстинкт, если женщины /а почему только женщины?/ будут лишены родительских радостей, радостей ежедневного общения с детьми, то не испарится ли заодно и значительная часть того неуловимого, эфемерного состояния, которое называется человеческим счастьем? Спрашивается тогда - а зачем нам /нам!/ такое общество, и не превращается ли оно в сугубо функциональный механизм, из которого постепенно вытравляются человеческие "слабости". Может быть, у интернатного содержания детей больше возможностей для приведения сорванцов к дисциплине и порядку, но, наверно, мы не случайно смотрим с сочувственной жалостью на ребят, которых судьба приговорила провести детство в детдоме. Сколько волчат вырастает из таких приемышей. Как ни крути, женщина у Ефремова в сущности играет роль пробирки, в которой выращивают детенышей акушеры Хаксли, а целью деторождения становится лишь простое или расширенное воспроизводство человеческого стада, простите, я хотел сказать рода. Тут у Ефремова обнаруживается единомышленник, которому он, конечно же, не обрадовался бы. Адольф Гитлер: "Семья не является самоцелью, а служит более высокой задаче увеличения и сохранения человеческого рода и расы. Именно в этом состоит и смысл семьи и ее задача".
Автор "Туманности..." инстинктивно старается избежать подобных упреков и потому всячески нажимает на то, как образцово будет поставлена работа по воспитанию и образованию молодого поколения. Что ж, среди его программ есть и вполне здравые. Я, например, тоже считаю, что в нашей школе мало романтики, уж больно заунывна ежедневная обязанность десять лет просидеть за одной партой, на одном месте, в одни и те же часы, словно прикованные галерники. Нечто духоподъемное, подобное Двенадцати подвигам Геракла, дающее юношеству разнообразные возможности испытать силы перед вступлением в жизнь, было бы неплохо придумать и сейчас. Разумеется, придумывать что-нибудь станет возможным тогда, когда наше образование станет более приоритетной общественной задачей, чем, например, приведение чеченцев к покорности, и будет финансироваться не по остаточному принципу.
"Вы знаете, что туда, где труднее всего, охотнее стремится молодежь", - говорит у Ефремова местный начальник отдела кадров. Все-таки в "великих стройках коммунизма" была своя притягательность. Была. Я сам видел энтузиазм среди строителей Братской ГЭС. А сейчас нам нечем увлечь молодых людей. Уверен, если бы можно было бы призвать их, допустим, на строительство чего-нибудь вроде космической станции, преступность и наркомания в стране резко бы упали.
Отняв у семьи детей, автор ликвидировал и прочные семейные узы. У героев "Туманности..." семейная жизнь в сущности отсутствует, да и постоянного дома, тоже, кажется, не существует. На чем же держится союз мужчины и женщины? Ого-го, отвечает автор, на высокой беспримесной любви, на духовной общности. Но получается, что эти духовные интересы - главным образом деловые. И не приведут ли только научные, профессиональные, деловые контакты и сексуальные междусобойчики в промежутках между ответственными экспериментами к быстрому распаду пар, как, похоже, и происходит там у них на практике. Надо ли этим восхищаться, надо ли утверждать как норму? Если предсказание какой-нибудь конкретной черты будущего способно повлиять на ее осуществление, люди будут стремиться приблизить ее, либо бороться за то, чтобы этого не случилось. Должны ли мы стремиться к разрушению семей? Должны ли мы считать прогрессивным общественным преобразованием, пусть даже в далеком будущем, тот ее суррогат, который предлагает писатель? Может быть, в человеческой жизни кое-что надо оставить навсегда, пока, по крайней мере, мы не перестанем называться людьми.
Не продиктованы ли мои ламентации если не прямым ханжеством, то консерватизмом? Не пугают ли нас, людей ХХ века, непривычные социальные структуры? Почему и через тысячелетия все должно быть, как у нас? Конечно, говорить за людей будущего нелегко; к месту вспомнить слова ныне также непопулярного Энгельса, полные уважения к грядущим поколениям и непочтительности к любым авторитетам: "Когда эти люди появятся, они отбросят ко всем чертям то, что согласно нынешним представлениям им полагается делать; они будут знать сами, как им поступать, и сами выработают соответственно этому свое общественное мнение о поступках каждого в отдельности, - и точка..."
Наконец, есть у Ефремова существенный, если не центральный момент, который даже не упоминается в статье Уэллса; в свою очередь, в ней есть принципиальное условие, о котором нет ни слова у Ефремова. У первого - это космос, у второго - религия. Соблазнительно дать этому рассогласованию поверхностное объяснение, особенно по поводу вычищенной из жизни религии; непредставимо, чтобы советский писатель сохранил религиозные предрассудки при зрелом коммунизме. Да его растерзали бы, несмотря ни на какие оттепели. И сам автор, скорее всего, был далек от интересов веры. Но на самом-то деле религия в романе Ефремова есть, во всяком случае, то место, которое ей отводил Уэллс, занято.
В уэллсовском проекте религия /разумеется, свободно избираемая/ - это высокое озарение, духовное совершенство, которое дает обществу возможность достигать столь высоких результатов, если хотите, цементирует его. Никакой не опиум, а напротив, часть той сознательности, которую безуспешно пытались вколотить в нашу башку на политзанятиях. А может быть, она сама эта сознательность и есть. /Под религией не обязательно понимать соблюдение церковных ритуалов/.
Место религии у Ефремова занимает Наука. В его обществе наука - почти божественное предначертание. Не говоря уж о том, что на Земле наукой занимаются чуть ли не все население планеты, перед наукой преклоняются, на нее молятся, на нее смотрят как на всеобъемлющую панацею. Не исключено, что Ефремов не случайно, не ради вдохновенного фантазирования ввел грандиозную идею Великого Кольца, Союза разумных существ всей Галактики. Он как бы чувствовал, что без надчеловеческой силы, без Высшей Морали, которая, если не юридически, то, по крайней мере, силой авторитета способна осуждать неблаговидные действия и рекомендовать уже даже не общечеловеческие, а вселенские нормы поведения, его Земля оказалась бы слишком уж провинциальной, приземленной, еще раз простите за тавтологию, несмотря на все ее научные и хореографические достижения. Но чем тогда, собственно, Великое Кольцо отличается от Сверхразума, исповедуемого другими космистами?
В этом плане можно трактовать и Тибетский опыт Мвен Маса, тот самый над которым издевался Рыбаков. На всякий случай напомню, чего хотели добиться Мвен Мас и Рен Боз.
На пути общения с галактическими разумами стоит проклятие мировых пространств. Если звездолет терпел аварию и не был в состоянии набрать скорости, это было равносильно гибели, хотя люди могли остаться в живых - между кораблем и Землей мгновенно вставали тысячелетия пути. Мвен Мас хочет снять это проклятие, перебороть природу и приблизить отдаленные миры на расстояние вытянутой руки.
Цель заманчива и благородна, но не граничит ли она с чудом? Ефремов хочет, чтобы в чудо поверили, и заставляет героев верить в него безоговорочно. Опыт опасен, и Совет Звездоплавания не склонен давать на него скоропалительного разрешения, несмотря на то, что заседают там такие же романтики и фанатики. Но одержимые Мвен Мас и Рен Боз решают его осуществить немедленно. Можно, положим, усомниться в том, что при любой системе управления народным хозяйством один человек способен бесконтрольно собрать в своих руках всю энергетическую мощь Земли так, чтобы никто этого не заметил и не один следящий прибор не поднял тревоги. /Помните, мы говорили про службу психологического наблюдения, вернее, про ее отсутствие в романе?/. Катастрофа, разумеется, произошла, погиб спутник с четырьмя добровольцами, жестоко искалечен Рен Боз. Оправдания Мвен Маса звучат неубедительно, но зато вполне определенно автор охарактеризовал его внутреннее состояние, толкнувшее ученого на этот поступок: "С тревогой Мвен Мас чувствовал, что в нем открылась какая-то бездна, над которой он ходил все годы своей жизни, не подозревая о ее существовании... В душе Мвена Маса выросло нечто живущее теперь само по себе и непокорное контролю воли и спокойного разума". Состояние очень похожее на ощущения провидцев... Что же это за высшая сила, которая выводит героев из-под контроля разума и воли, этих-то спокойных, хладнокровных, предельно рационалистичных людей, позволяющих себе эмоционально возбуждаться лишь в специально отведенные часы, например, на Празднике Пламенных Чаш или на исполнении Симфонии Фа-минор цветовой тональности 4,750 мю? /Эпизод, который Ефремов позаимствовал все у того же кстати и некстати поминаемого Ларри, к сожалению, опять-таки нигде не упомянув о первоисточнике. У Ларри, между прочим, сцена выглядит намного величественнее - там экраном служит небо, переливающееся красками над целым городом/. Если бы Мвен Мас был исключением, тогда ему действительно самое место на острове Забвения, может быть, даже не совсем по доброй воле. Но ни он себя сам, ни подавляющее большинство остальных землян его в общем-то не осуждают. Показателен первый вопрос, который задает Мвен Масу Гром Орм, один из руководителей планеты, после того, как виновник докладывает о случившемся. Отдав необходимые распоряжения о помощи пострадавшим, Гром Орм обращается к Масу: "Теперь о вас - опыт удался?" Вот что главное. Победителей судить не будут. Ведь благодаря таким неугомонным новаторам и совершается прогресс. Случаются, что говорить, досадные срывы, да какая же наука может обойтись без них? И жертвы бывают, но без них тоже не обойдешься. К тому же наблюдатели подставили головы добровольно и охотно. Математик-фанатик Рен Боз подводит философскую базу: "Наука - борьба за счастье человечества - также требует жертв, как и всякая другая борьба. Трусам, очень берегущим себя, не даются полнота и радость жизни..." И погибли-то всего-навсего четверо, стоит ли поднимать по этому поводу шум... Но разве Мвен Мас и Рен Боз могли дать себе и другим гарантию, что не погибнут четыре тысячи или четыре миллиона? Все равно: что стўит человеческая жизнь по сравнению с великим открытием?
Может быть, ирония здесь ни к чему, может быть, так и нужно: идти вперед, несмотря ни на что. Трупы? Перешагнем! Ведь если наука Бог, то кто сказал, что этот Бог обязательно должен быть милосерден. Предполагается, что Бог должен быть всесильным. Но наука, увы, не всесильна. "Гордые мечты человечества о безграничном познании природы привели к познанию границ познания, к бессилию науки постигнуть тайну бытия" /Н.А.Бердяев/. Не значит ли это, что следует пересмотреть слишком уж подобострастное отношение к науке, потому что она все-таки не может быть религией. И если уж выбирать неперсонифицированного Бога, то пусть это будет возведенная на пьедестал Нравственность. Я уверен, что многие атеисты согласятся приносить такому богу молитвы, покаяния и даже, если понадобится, жертвы
В шуточной по форме, а по существу абсолютно серьезно высказал протест против современного обожествления науки К.Воннегут, обращаясь к выпускникам колледжа: "Мы будем чувствовать себя в несравненно большей безопасности, если наше правительство будет вкладывать деньги не в науку, а в астрологию и хиромантию. Мы привыкли надеяться, что наука спасет человечество от всех бед. И она на самом деле старалась это делать. Но хватит с нас этих чудовищных испытательных взрывов, даже если они производятся во имя защиты демократии, Нам остается надеяться теперь только на суеверия. Если вы любите цивилизацию и хотите ей помочь, то станьте врагом истины и фанатиком невинной и безвредной чепухи. Я призываю вас уверовать в самую смехотворную из всех разновидность суеверия, а именно, будто человек - это пуп Вселенной, с которым связаны самые заветные чаяния и надежды Всемогущего Творца".

Еще несколько строк о Великом Кольце. Ефремов облегчил себе задачу тем, что исходил из предположения, будто все разумные существа, рассеянные по Вселенной, человекоподобны. Еще в повести "Звездные корабли" /1947 г./ он увлеченно доказывал, что разумное существо, где бы оно ни возникло, в процессе эволюции обязательно должно принять облик близкий к земному образцу. Вот это, мне кажется, как раз и есть та причина, по которой тема Космоса отсутствует в статье Уэллса. Ведь в его романах люди неоднократно общались с делегатами других планет, так что трудновато предположить, будто Уэллс просто упустил данный пункт. Но вряд ли он мечтал объединить в разумное сообщество кровожадных спрутов-марсиан и роботизированных муравьев-селенитов. И те, и другие лишены даже признаков человеческой морали. Правда, в одном из его романов действуют и люди-нелюди. Это уже упоминавшаяся утопия "Люди как боги" /1923 г./.
В статье "На пути к "Туманности Андромеды" Ефремов назвал роман Уэллса среди произведений, от которых он отталкивался. Уэллс нарисовал в нем счастливых и свободных существ, прекрасных, как античные статуи, но и крови в них не больше, чем в отполированном мраморе. Как я уже говорил, кроме самых общих сведений, мы очень мало узнаем о социальных механизмах страны Утопии, а тем более о душевных переливах ее подданных. Я не в силах уразуметь, от чего там отталкивался Ефремов. Для Уэллса его аполлонообразные утопийцы - такая же условность, как марсиане и селениты. Смысл романа Уэллса в противопоставлении величия богоподобных креатур мелочности современных ему английских обывателей, политиков, святош.
Антропоцентрическая убежденность Ефремова любопытна, конечно, сама по себе как философская проблема, хотя и носит чисто метафизический характер. Тем не менее она имеет как сторонников, так и противников.
Однако для фантастики подобные прения не имеют никакого значения, потому что задача, которую она ставит перед собой, не только допускает, но и предполагает бесконечное разнообразие вариантов, хотя, что говорить, перспектива встречи с неземным разумом не может не волновать человеческий ум сама по себе, без дополнительной литобработки, ибо при всех чудесных свершениях природы самым удивительным все-таки остается возникновение разума. Одиноки ли мы во Вселенной? Можем ли мы связаться, а тем более свидеться с коллегами из иных миров? Поймем ли мы друг друга? Почему более развитые до сих пор не прилетели сами? Внимание читателей неизменно привлекают газетные заметки то о якобы обнаруженных непонятных закономерностях в радиоизлучениях далеких звезд, то о проекте посылки земных радиосигналов в Космос. Не будем говорить о шуме, который поднимается время от времени по поводу якобы виденных где-то "летающих тарелочках". Новейшей из сенсаций такого рода было сообщение об исчезновении некоторых звезд в Млечном пути. Подготовленные фантастикой люди охотно готовы поверить в возможность встречи с неземными братьями...
Находятся, разумеется, и скептики, которые выливают ушаты холодной воды на излишне разгоряченные головы. Хоть какая-то определенность имела бы кардинальные философские последствия, но выдавать желаемое за действительное все же не стўит. Не столь давно появилась достаточно пессимистическая гипотеза астрофизика И.Б.Шкловского, заявившего вопреки своим прежним высказываниям, об уникальности земной жизни, об одиночестве человека во Вселенной. Сходную идею на другой физической основе высказывал и академик А.Д.Сахаров.
В этой гипотезе есть позитивное начало: если допустить, что ученые правы, то с какой же бережностью мы должны относиться ко всем завоеваниям человеческого разума. Беэ землян во всем Мироздании не останется никого, кто бы мог осмыслить и понять его самое. Я, правда, полагаю, что если завтра в нашей или в соседних Галактиках будут открыты десятки обитаемых миров, это обстоятельство ничуть не уменьшит ценности и неповторимости человеческого опыта. И еще я полагаю, что гипотезе Шкловского навсегда суждено оставаться гипотезой. Она может быть опровергнута буквально в течение одного часа, но никогда не будет доказана, потому что в человеке всегда будет жить надежда отыскать партнеров, как бы далеко не отодвинулись границы досягаемости.
Что же касается фантастики, то на нее взгляды Шкловского никакого влияния оказать не могут, она писала и будет писать о пришельцах, но вовсе не из желания вступать с ним в пререкания. Она возложила на плечи инопланетян /если, разумеется, у них есть плечи/ иную задачу, которая не имеет непосредственного отношения к научным теориям.
Литературу, искусство в целом, интересует прежде всего человек. Представителям же иных миров отведена роль кривых зеркал, в которых люди могут увидеть себя с необычной, непривычной стороны, рассмотреть такие подробности, такие штрихи - приятные или неприятные, - которые при обычном разглядывании и не заметишь. В столкновении с неземным разумом все в человеке подвергается жестокой проверке. И его физические данные - себе мы кажемся красивыми, но так ли уж целесообразно и хорошо мы сконструированы? Каков смысл гуманизма? Можно ли его распространить за пределы Земли?..
Один из самых распространенных мотивов западной фантастики стали называть по названию популярного фильма - "звездные войны". Ефремов же совершенно исключал возможность столкновения разумных существ, и вот тут я с ним солидарен.
То мировоззрение, которое я, не владея философской лексикой, называю нормальным, плохо мирится с мыслью, будто разумные существа не могут найти общего языка и унизятся до варварства. Ефремова это мысль волновала до такой степени, что вслед за "Туманностью Андромеды" он написал как бы ее продолжение - повесть "Сердце Змеи" /1963 г./, в которой земной звездолет впервые встречается с чужеземным.
В "Сердце Змеи" заключена внутрикадровая полемика с расcказом одного современного /а для героев Ефремова весьма древнего/ американского фантаста с тем же сюжетом. Участники его свидания весьма настороженно отнеслись к случайно встреченным чужакам, и дело малость не дошло до стычки. Герои рассказа Ефремова на импровизированной читательской конференции устроили американцу основательную выволочку: "Большинство говорило о полном несоответствии времени действия и психологии героев. Если звездолет смог удалиться от Земли на расстояние четырех тысяч световых лет всего за три месяца, то время действия должно быть даже позднее современного... Но мысли и действия людей Земли в повести ничем не отличаются от принятых во времена капитализма, много веков назад!.. Встреча в космосе означала либо торговлю, либо войну - ничего другого не пришло в голову автору".
Имя автора раскритикованного рассказа не названо в повести, но секрета тут нет - они говорили о рассказе "Первый контакт" М.Лейнстера /1945 г./.
Конечно же, рассказ можно /и нужно/ прочитать несколько по-другому и снять с автора обвинения, которые обрушили на его голову дальние потомки, видимо, разбирающиеся в астронавигации лучше, чем в литературе, и прямодушно предположившие, что не только тема, но и идея рассказа ограничиваются попыткой описать гипотетическую встречу двух звездолетов. Талантливая философская, социальная фантастика всегда многослойна, и часто второй, третий срезы могут оказаться более содержательными, чем поверхностный. За столкновением звездолетов автор, конечно, видел противоборство двух систем при зарождении холодной войны, взаимное недоверие, включая каннибальскую концепцию первого удара. И уже за то, что космонавты разных систем /в данном случае - звездных/ расстаются в конце концов мирно, Лейнстеру надо прибавить к оценке рассказа большой плюс: он хочет внушить читателю, что взаимопонимание у обитателей различных звездных миров возможно, как бы ни были велики исходные разногласия. Куда большее число его коллег, отечественных и иноземных, доводит столкновения, возникшие между сапиенсами, до роскошного и кровавого фейерверка звездных войн, а ополоумевшие читатели и зрители с восторгом взирают, как на их глазах горят и плавятся планеты. Почитали бы ефремовские моралисты пухлые томики так называемой "новой русской фантастики"! Мы до нее еще дойдем...
"Туманность Андромеды" могла бы занять в мировой литературе более высокое место в случае, если бы она обладала, скажем так, более высокими литературными достоинствами.
Как они, например, разговаривают друг с другом! Вот Дар Ветер остался в степи впервые наедине с любимой женщиной. Есть, наверное, о чем им поговорить? Или помолчать. Но они говорят. "Я тоже становлюсь в тупик, как долго не могли наши предки понять простого закона, что судьба общества зависит только от них самих, что общество таково, каково морально-идейное развитие его членов, зависящее от экономики...". Не будем обращать внимания на некоторые стилистические шероховатости фразы и заложенное в ней противоречие /от кого все-таки все зависит судьба общества: от самих людей или от экономики?/, должно же в чем-то сказываться волнение любовной встречи... И опять вспоминается Ларри. Да на кой черт они нужны, все эти сверхсовершенные общества, если в них влюбленные, простите, в постели, будут обмениваться производственным опытом, подсчитывать тонны масла или делиться соображениями о "морально-идейном развитии... членов" общества. Имею я право хотеть или даже требовать, чтобы влюбленные в соответствующей, понят ...

 Отправлено: 09.06.10 12:16. Заголовок: Циолковский был кано..

... но, ситуации позабыли бы обо всем на свете и говорили бы друг другу только: "Я тебя люблю!"
Я назвал утопию Ефремова последней, но в действительности его книга, как это всегда бывает, породила кометный шлейф; к сожалению, никто из его продолжателей не смог стать с "Туманностью Андромеды" хотя бы вровень, и большинство из них справедливо забыты. Я не знаю, прав ли я, уделив роману Ефремова столько внимания, но причина именно в этом. Оставляя за "Туманностью Андромеды" заслуженное место в истории отечественной и мировой утопии, я не вижу для нее равноценного места в мировой фантастике, не говоря уже о литературе в целом.

"Лезвие бритвы" /1963 г./ автор назвал экспериментальным романом приключений. В чем же он видит его экспериментальность? В том, что научные, научно-популярные и научно-фантастические размышления - о судьбах человечества, о связи красоты и нравственности, о психологическом перевооружении человека современного в человека коммунистического, и обо всем остальном на свете - заключены в ничем с этими философскими вставками не связанную приключенческую рамку "в хаггардовском вкусе". В этой ипостаси романа мы встречаемся с кладоискателями, похищениями индийских девушек для конвертирования их в проституток и контрпохищениями для обратной инкарнации, убийствами, побегами и т.д. Для чего же нужен этот эксперимент? Ефремов отвечал откровенно: для того, чтобы привлечь к серьезному чтению особей, несклонных к штудированию философских трактатов. И что же - вопрос Гром Орма - эксперимент удался?
Да, утверждают Е.Брандис и В.Дмитревский в сопроводительной статье к первому собранию сочинений Ефремова. "Ожидания оправдались! Публикация "Лезвия бритвы"... вызвала поток читательских писем. И что характерно - как раз не приключенческая канва, а именно научные идеи и размышления автора побудили людей разных профессий и разного возраста, но преимущественно молодых, делиться своими впечатлениями с Ефремовым. Эта книга заставила многих поверить в свои силы, найти жизненное призвание, выбрать соответствующую склонностям работу". Как видим, влияние намного большее, чем можно ожидать от одной книжки, чего же еще и желать-то?
Нет, сразу после выхода книги заявил литературовед А.Лебедев. "Дело в том, что в новом своем романе Ефремов попытался объединить несоединяемое, попытался слить воедино два взаимоисключающих начала - культуру современного интеллекта, современной мысли и антикультуру беллетристических трафаретов пинкертоновщины. Никакого синтеза тут заведомо не могло произойти... Сам тон болтливой несерьезности, банальной "беллетристики" как бы снимает глубокомыслие авторских теоретизирований. Роман оказывается эстетическим кентавром - ученый дополняется шансонеткой"... "Чужая форма в "Лезвии бритвы" "освоила" содержание - мертвое спокойствие трафаретного изложения убило живую душу современной мысли, выдав, кстати сказать, вместе с тем и известную риторичность авторского культурного мира".
Боюсь, Лебедев ближе к истине, чем уважаемые ленинградские фантастоведы. Но - прежде всего - никакого эксперимента не было, а была все та же традиционная, пожалуй, ее можно назвать и беляевской, схема: научно-популярные монологи и диалоги вставляются в произвольно придуманный сюжетный каркас. Ефремов забрался в научно-фантастический тупик даже глубже Беляева. У того научные выкладки хотя бы впрямую связаны с сюжетом, с действиями героев, здесь они расположились в условиях полного суверенитета. Главному герою романа психологу Гирину все равно где, когда, перед какой аудиторией и на какую тему произносить свои многостраничные монологи.
Хотя, конечно, Ефремов - это не Беляев. Когда Беляев устами героев начинает объяснять, что такое, к примеру, эндокринология, то он излагает сведения, почерпнутые из ближайшего журнала. Ефремов же - образованный ученый и своеобразный мыслитель, и мысли у него свои, незаемные. И как бы к ним и к той форме, в которую их загнал автор, ни относиться, они, конечно, гораздо интереснее банальных "приключений". И если у Беляева обычно пропускаешь наукообразные страницы, то здесь надо бы поступать наоборот. И вот тут-то комментатор и читатель попадают в ловушку. Над чем размышлять, что комментировать и с кем вести полемику? С Ефремовым или с Гириным? Если принять, что рассуждения эти авторские, то хочется вступить с ним в спор. Ну, например. Ефремов утверждает, что красота - это высшая степень целесообразности, выработанная в процессе эволюции. Причем его герой излагает эти теории так, как будто он первым обратил внимание на эту самую красоту, как будто бы не было более чем двухтысячелетней истории эстетики, как будто бы мудрейшие головы, начиная с Гераклита и Аристотеля, не ломали себе головы над загадкой красоты, и, как утверждал Лев Толстой в очерке "Что такое искусство?", так ее и не разгадали. А решение - по Ефремову - оказывается лежит на поверхности, и не только красоты, но и напрямую связанной с ней нравственности, сводясь к народной мудрости: "В здоровом теле - здоровый дух".
Если же это мысли героя художественного произведения, то стоит ли кипятиться? От автора, берущегося рассуждать о высоких материях, мы законно требуем знакомства с Аристотелем. А с героя взятки гладки, он может только притворяться эрудитом и умником и вправе нести любую околесицу. /Впрочем, будем справедливы: чаще всего он говорит и умно, и дельно/. Нравится, например, Гирину считать, что высший эталон красоты природа преподнесла нам в формах женского тела, ну, и пусть себе считает. Но более чем очевидно, что это пристрастия автора, и критик попал бы в смешное положение, если бы стал разбирать недостатки эстетического образования литературного персонажа. Неслучайно научные рассуждения все время перебиваются изображениями танцовщиц или натурщиц на рабочих местах и по преимуществу обнаженных / никогда не "голых", только "обнаженных" или "нагих"/. По Ефремову преклонение перед женской красотой началось в Древней Греции, и этот главный признак античности он протащил через современность аж в далекие миры "Туманности Андромеды" и "Часа Быка". А в его романе об античности, в "Таис Афинской", который мы не рассматриваем, так как это роман не фантастический, гетеры и рабыни совершенных телесных форм, раздеваются на каждой странице, нет, это, пожалуй, преувеличение, но во всяком случае при малейшей возможности. Е.Геллер углядел в мелькании грудей и бедер вызов, брошенный писателем официальному ханжеству. К сожалению, ефремовские ню исполнены не в традициях высокого искусства. Тут действует все тот же закон Гамильтона о красавицах-марсианках, только перенесенный на Землю. Когда писатель не справляется с духовным обликом героини, он обязательно начинает выписывать форму и объем ее женских ст*тей. Если к стриптизам прибавить еще погони, драки и великосветские рауты, то приходится еще раз согласиться с Лебедевым: "Подделывающийся под искусство "беллетристический" трафарет непригоден для утверждения гуманистических принципов: у него нет человеческого содержания; он непригоден для распространения истины, ибо по самой сущности своей способен лишь мистифицировать". Эти две ипостаси рассчитаны на разные категории читателей. Одни, как их не завлекай Берегом Скелетов, не поймут первую, другим будет непоправимо мешать вторая.
Но мы же все-таки ведем разговор о фантастике, где же она? Есть, есть и фантастика. В полном соответствии с общей направленностью произведения ее элементы, пожалуй, еще больше оторваны от общего замысла, чем приключения итальянцев на Берегу Скелетов. Во-первых, это опыты Гирина над одним сибиряком, у которого с помощью галлюцинногенных средств удается вытащить из глубин генетической памяти картины далекого прошлого. Он видит сны, в которых представляет себя пещерным человеком, вступающим в схватки с различной саблезубой фауной. Сами по себе картинки возражений не вызывают и могли бы составить отличный детский рассказ, наподобие "Борьбы за огонь". Но к чему они здесь?
Второй фантастический момент связан с некими серыми кристаллами. Если их поднести к вискам, они вызывают выпадение памяти. Снова непонятно - зачем понадобилось сообщать сведения, не получающие никакого развития? И, наконец, третье - чудотворные гипнотические способности Гирина, который способен с помощью заговора вылечить рак, горящим взором заставить убийцу бросить оружие и стать на колени. Подобные эпизоды опять-таки вызывают скептическое недоверие к серьезности писательских замыслов, как, например, и беседа Гирина с высшими иерархами йогов, которых, тот, словно на школьном уроке, убеждает в преимуществах коллективизма и правильности выбранного его страной пути к светлому будущему. И, знаете, он почти убедил почтенных аксакалов.
"Цель романа, - писал Ефремов в предисловии, - показать особенное значение познания психологической сущности человека в настоящее время для подготовки научной базы воспитания людей коммунистического общества". Не скажу, что достигнута противоположная цель, но во всяком случае не та. Быть может, сюжетная мешанина и возникла из-за невыполнимости цели. В 1963 году уже было невозможно говорить о воспитании коммунистического человека всерьез, делая вид, что с идеей коммунизма ничего не произошло.

После выхода "Лезвия бритвы" проходит пять лет и каких лет! И пик активности шестидесятников и мощные атаки на него, появление произведений Солженицына и трактатов Сахарова, диссиденты, самиздат, срытая бульдозерами выставка живописи, суд над Синявским и Даниэлем, десятки "полочных" фильмов, свержение Хрущева, советские танки на улицах Праги... Десятой доли таких событий хватило бы, чтобы разрушить коммунистические иллюзии у колеблющихся. Но нас, искренне веривших в правильность и единственность избранного пути, радикальное отречение от коммунизма не радовало, напротив, оно давалось с большим трудом. Да что нас, рядовых, ничем не примечательных посетителей партсобраний! Незаурядной фигурой была, например, дочь Гучкова, того самого Гучкова, лидера октябристов и военмора Временного правительства, одного из организаторов корниловщины. Так вот дочь такого отца Вера Трайл не только становится истовой коммунисткой, но и активным агентом ежовской разведки. По косвенным данным, она была замешана в убийстве двух прозревших советских агентов и сына Троцкого Льва Седова. После войны она прозрела тоже. Обращаясь к старому соратнику, она не без грусти по идеалам молодости писала: "Как можно в наше время оставаться коммунистом? Если все прошедшее за сорок лет не переубедило тебя, то как мне это сделать словами? Я надеюсь, что ты сумеешь мне объяснить, как ты... еще можешь верить в идеалы сорокалетней давности, которые сегодня абсолютно мертвы. По-моему, ты единственный, кто верит, будто они еще живы. Я ничуть не изменилась. Изменились только факты - и наше знание фактов. Не думай, что я влюбилась в систему капитализма. Нет, сегодня, как и тогда, я далека от этого..."
Несчастная Вера Александровна, вы ошибаетесь: ваш коллега был не единственным, кто несмотря ни на что не хотел расставаться с пленительными мечтами. Однако делать вид, что ничего не случилось и писать новые "Туманности", было уже делом безнадежным. И Ефремов делает еще одну попытку защитить дорогие для него идеи, на сей раз с другого конца. В предпоследнем своем романе "Час Быка" он постарался отделить общественное зло от социализма. Торжество зла он связывает не с победой социализма, а с его поражением. Так думали и до сих пор думают многие. И снова Ефремов был не понят. Последовала жестокая расправа. Любые изображения тоталитарных драконов, с какой бы целью они ни высекались, власти - не без оснований - принимали на свой счет. Придуманную Ефремовым планету Торманс, погрязшую в застое и моральном распаде, они так и восприняли, несмотря на то, что в книге же показан противовес в виде коммунистической Земли, которая протянула руку помощи гибнущему Тормансу. Бдительные идеологи рассудили, что экипаж мужественной земной женщины Фай Родис введен лишь для отвода глаз, а то, что происходит на Тормансе, - очередной антикоммунистический пасквиль. Надо честно сказать, что поводы для такого прочтения книга давала, может быть, не столько из-за авторских намерений, сколько из-за ситуации, сложившейся в стране и партии.
А впрочем, на этот раз я бы не поручился, что и у самого Ефремова не было намерения иносказательно показать, до чего довели страну неразумные правители. И хотя он настойчиво отсылает нас то к вредному капитализму, то к китайскому лжесоциализму, образец убогости и аморализма у него был всего лишь один. Трудно не увидеть сходства нарисованного с оригиналом, который был у писателя перед глазами. "...город... встретил их удручающим однообразием домов, школ... мест развлечений и больниц, которое характерно было для поспешного и небрежного строительства эпохи "взрыва" населения. Странная манера перемешивать в скученных кварталах здания различного назначения обрекала на безотрадную стесненность детей, больных и пожилых людей, сдавливала грохочущий транспорт в узких каналообразных улицах"; " - Ваша общественная система не обеспечивает приход к власти умных и порядочных людей, в этом ее основная беда. Более того, по закону, открытому еще в Эру Разобщенного Мира... в этой системе есть тенденция к увеличению некомпетентности правящих кругов"; "И... сразу стал вопрос: кто же ответит за израненную, истощенную планету, за миллиарды напрасных жизней? До сих пор всякая неудача прямо или косвенно оплачивалась народными массами. Теперь стали спрашивать с непосредственных виновников этих неудач"... Типично инопланетная повестка дня, не так ли?
Несомненно, что Ефремов не собирался заниматься "очернением" нашей действительности, как подобные действия квалифицировались в партийных документах. Он хотел всего-навсего исправить допущенные ошибки, потому считал гражданским, а может быть, и партийным долгом указать на них. Но воспитание в обстановке культа личности ни для кого не прошло даром. Автор пугается собственной смелости и старается обложить удары ваткой. Поэтому земные герои "Часа Быка" гораздо чаще, чем персонажи "Туманности Андромеды", рассуждают о том, какой прекрасный образ жизни у них на Земле, несмотря на то, что прошло еще несколько веков, и нет необходимости каждую минуту вспоминать о давным-давно победившем коммунизме, особенно в разговорах между собой. Но Ефремову эти рассуждения необходимы, он все еще надеется раскрыть глаза членам политбюро. Вот бы им опереться на таких верных сторонников, а не превращать их в противников. /Мм, не запоздали ли рекомендации?/ Должен признаться, что это все лишь мои предположения - лично я никаких документов о запрещении "Часа Быка" не читал. Возможно, их и не было, решение было принято в телефонном разговоре, а может быть, и в устном указании.
Сам Ефремов отводил обвинения по своему адресу, говоря о "муравьином социализме", признаки которого он находил в "культурной революции", осуществленной хунвейбинами в Китае. Но хотел того автор или не хотел, все, что творилось на Тормансе, с неотвратимостью проецировалось на нашу страну. Ефремов даже заглянул вперед - в книге просматриваются ассоциации с временами застоя и - как его следствия - нынешнего беспредела. Пожалуй, надсмотрщики беспокоились не зря, хотя, если говорить без обиняков, скрывать наши прорехи было уже невозможно. Тем не менее советским писателям не полагалось делать неподобающих намеков. "Римская империя времени упадка сохраняла видимость крепкого порядка", - пел также гонимый Окуджава.
Поэтому напрасно удивляются некоторые доброжелатели: с чего бы "Час Быка" после своего появления в 1969 году вскоре полностью исчез из обихода. В собрании сочинений 1975 года о нем не осмелились напомнить даже авторы послесловия. Удивляться скорее следует тому, что в конце 60-х годов роман все-таки сумел появиться на свет, явно с чьего-то личного попустительства. Ефремов был не из тех людей, которые кидались грудью на амбразуры, и скорее всего не ожидал кампании травли и замалчивания, которая сопровождала его до смерти в 1972 году и даже после смерти, когда в его квартире был произведен загадочный обыск. По поводу этого события высказывалось немало предположений, отчасти фантастических. Одно из них пересказывает Ю.Медведев в послесловии к изданию "Часа Быка" 1988 года. Говорили, что из палеонтологических экспедиций Ефремов привез полторы тонны золота. /И, видимо, по мнению творцов этой гипотезы, хранил его в кабинете/. Естественнее предположить: надеялись обнаружить рукописи подобные "Часу Быка", что было гораздо более в духе КГБ того времени, хотя наличествовали и загадочные детали, вроде миноискателя. Упомянутому Медведеву, положим, этот случай дал повод для сведения счетов с литературными противниками. В одном из своих рассказов он изложил такую версию: обыск был совершен по доносу двух писателей-братьев. Почему они решили написать донос уже после смерти Ивана Антоновича, не объясняется. Видимо, из-за особо злобной мстительности. Фамилии в рассказе не называются, поэтому не назовем их и мы, а вы, конечно, ни за что не догадаетесь. Увы, Ефремов, даже если бы и написал что-нибудь "этакое" после "Часа Быка", вряд ли пошел бы дальше того, что разрешил себе в этом романе. К сожалению, предполагаемые прототипы поддались на провокацию и даже писали куда-то бесполезные, разумеется, опровержения. Воистину самая лучшая реакция на подобные низости - рассмеяться.

 Отправлено: 09.06.10 12:16. Заголовок: Если сравнивать цен..

Если сравнивать ценность произведений Ефремова, то я бы отдал предпочтение "Туманности Андромеды". В свое время она была нужнее. В "Часе Быка" автору не удалось внести что-нибудь принципиально новое в уже существующую мировую библиотеку антиутопий, хотя безобидным роман не назовешь, а термин "инферно" - та дьявольская пропасть, в которую регулярно проваливаются страны и народы, можно считать удачным. Нравиться мне и выражение "Стрела Аримана" - закон, по которому без надлежащего противодействия осуществляется наихудший вариант, к власти, например, приходят самые наглые, самые жестокие, самые безответственные. Это как бы закон энтропии применительно к общественным явлениям. В течении почти восьми десятилетий наша страна находилась в сфере его действия. Просветы бывали редкими и снова сменялись тучами.
Самой ситуацией Ефремов обязал себя задаться вопросом о праве цивилизации, считающей себя высшей, на вмешательство в дела чужих планет или - если спуститься на Землю - чужих народов. Мы видели, с какой большевистской убедительностью приобщали к социальному прогрессу отсталых и несознательных в романе Э.Зеликовича. Мы видели, что религиозный космист Циолковский предлагал ликвидировать без долгих слов неподошедших под его каноны. Но разве насильственный перевод многих народов, населяющих нашу страну, из родо-племенного образа жизни непосредственно в социализм с его непременным спутником - водкой сопровождался меньшими потерями?
С наибольшей основательностью право на вмешательство анализируется в романе Стругацких "Трудно быть богом". Но каждая ситуация конкретна, и решения могут быть разными. Ефремов произносит много правильных слов о крайней осторожности и предельной ответственности, с которой надо действовать в таких случаях. Но осталось все же неразъясненным - каким все же образом планета Торманс стряхнула власть жестоких правителей и влилась в Великое Кольцо свободных человечеств. Скорее всего автор и сам не знал ответа, но, видимо, надеялся, что, прочитав его роман, компетентные лица поймут, что так жить нельзя.
Увы, не поняли и продолжали жить так. Мы и сейчас находимся в положении, близком к тормансианскому, но опять не знаем ответа.
Быстрота, с которой происходят перемены на Тормансе, заставляет думать, что автор склонен преувеличивать силу позитивного примера. Достаточно было землянам сплотить вокруг себя небольшое ядро из лиц потолковее и похрабрее серого большинства, как этого оказалось достаточным, чтобы прочнейшая диктатура Чойо Чагаса зашаталась и развалилась... У нас-то было и сейчас есть сколько угодно примеров вокруг, в том числе среди бывших областей царской России, например, Финляндия, но мы почему-то не спешим им подражать и все время твердим об особом пути. Я не против особого пути, у всех, кстати, особый путь, но никогда не смогу понять, почему он непременно должен сочетаться с плохими дорогами, вечно опаздывающими поездами, вонючими туалетами, пьянством, коррумпированными чиновниками и несовершенным правосудием. Может быть, сначала мы попробуем избавиться от этих досадных попутчиков, а потом, на холодке, и поспорим о выборе направления.
Я проецирую земные контуры на "Час Быка", чтобы показать, что выбираться из инферно сложней, чем представляется автору. В "Туманности Андромеды" он упростил себе задачу, показав результат, а не процесс. Там не было противопоставления. Для Ефремова и в "Часе Быка" слово "коммунизм" продолжало оставаться магическим, он наивно полагал, что, произнося это слово как заклинание, уже убедил всех, как бы забывая о том, что для многих слово "коммунист" звучит в унисон со словом Антихрист, и для них нет ничего священнее норм религиозной морали, скажем.
Можно ли найти равнодействующую между всеми, сегодня еще зачастую враждующими мировоззрениями? Я думаю, что не только можно, но и необходимо для спасения человечества. Хотя произойдет это нескоро. Ведь этические нормы как всех великих религий, так и не называющего себя религией гуманизма достаточно близки друг к другу, они складывались, как наиболее целесообразные, наиболее разумные нормы выживания человеческого общества. "Важно одно, что во всех великих религиях одна и та же мысль: научить людей всеобщему братству. Не смешно ли биться насмерть из-за вопроса о том, как именно произносить слово "братство"? - задавал себе вопрос Е.Замятин. Но коли так, то из этого должно следовать, что существуют абсолютные Добро и Зло и на этой основе можно будет построить действительно Высшую Мораль. Где-то Ефремов касается этой сложнейшей и спорнейшей загвоздки, в частности, своей теорией преодоления инферно, но верность коммунистической присяге, увы, мешает ему занять независимую точку зрения.
Ефремов и в "Часе Быка" остановился на полпути. Показав страну, погруженную во мрак инферно, он, конечно, совершил мужественный поступок, но он ограничился показом - а это уже было. Он подтвердил также убеждение в том, что могут существовать совершенные общества - и это уже было. А вот как от первых переходят ко вторым - такая книжка еще не написана. Все жизнь Ефремов пытался ее создать, но сам же помешал себе довести попытки до конца. Несомненно, что другие будут их продолжать, несмотря на окрики противников утопий. "Загадка всеобщего счастья - вот движущая сила интереса к утопии, спасающая ее, несмотря на то, что оперирует она повествовательными конструкциями, достаточно проржавевшими" /А.Петруччани, итальянский социолог/.

Источник:

http://www.lib.ru/RUFANT/REWICH/perekrestok.txt_with-big-pictures.html#16<\/u><\/a>

 Отправлено: 09.06.10 14:06. Заголовок: Спасибо, но я уже, н..

Спасибо, но я уже, например, с этой работой знаком был.

 Отправлено: 09.06.10 16:07. Заголовок: Эуг Белл пишет: Спа..

Эуг Белл пишет:

цитата:

Спасибо, но я уже, например, с этой работой знаком был.

Ну, это для тех кто пока не знаком, для целостной картины восприятия творчества Ивана Антоновича.

 Отправлено: 10.06.10 15:15. Заголовок: Я тоже прочел недавн..

Я тоже прочел недавно. И нашел не очень объективной характеристику ИАЕ. Сравнение с Уэллсом притянуто за уши...
Критические замечания тов. Ревича некорректны...тут еще некоторые перлы опущены - относительно оскудения чувств, распада семейных связей в мире ТуА... В общем писал человек предвзятый.. у него К. Булычев - образец настоящего фантаста.
Хотя относительно сравнительной ценности различных произведений ИАЕ я с ним в принципе согласен...

 Отправлено: 10.06.10 18:55. Заголовок: roger пишет: В общ..

roger пишет:

цитата:

В общем писал человек предвзятый

С этим полностью соглашусь. Я тоже не разделяю точку зрения автора статьи по многим его высказываниям в адрес Ефремова.

 Отправлено: 22.06.10 15:22. Заголовок: *Иван Ефремов — провозвестник мультивременного асинхронного реализма*

Перенос из темы: "*Иван Ефремов — провозвестник мультивременного асинхронного реализма*"

*Иван Ефремов — провозвестник мультивременного асинхронного реализма*

В. Л. Терёхин, кандидат филологических наук

Из новой монографии (полностью опубликована в книге: В.Л. Терёхин. «Против течений»: утаенные русские писатели. Иван Ефремов — провозвестник мультивременного асинхронного реализма. Статьи. — М., 2002.. Книга продается в маг. «Библио-Глобус», ул. Мясницкая, д.6, м. «Лубянка»)

Скрытый текст

Крупнейшая личность всей мировой цивилизации XX в, гениальный провидец, великий ученый - палеонтолог, философ и писатель-фантаст Иван Антонович Ефремов (1907–1972) свои литературным творчеством заложил основы для нового направления в русской литературе — мультивременного асинхронного реализма (под которым мы будем понимать правдивое, непредвзятое воспроизведение типических характеров разумных существ в многообразных космологических обстоятельствах Вселенной, развернутое в совпадающих хронологических рамках прошлого, настоящего и будущего, слившихся в нарративной ткани единого художественного произведения). Широчайшую гамму научных достижений XX-го столетия И.А. Ефремову удалось экстраполировать на весь объем гуманитарных знаний, накопленный человечеством за несколько последних тысячелетий. Универсальный метод его творчества, фактически до сих пор не изученный (лёгший в основу романа «Час быка», ставшего знаменем и стимулом к жизни нескольких поколений мыслящей молодежи в России, и далеко за пределами бывшего Советского Союза), подлежит тщательнейшему рассмотрению современным отечественным литературоведением. Многие десятилетия потенциальный интерес мыслящего человечества к творчеству величайших своих сынов натыкается на невидимые глазу преграды: имя И.А. Ефремова вскользь, мимоходом, и уже всё реже, в лучшем случае вслед за А. и Б. Стругацкими, упоминается в обойме восточноевропейских писателей-фантастов II-й половины XX века, масштабность его произведений сознательно стараются втиснуть в локальные (территориальные, хронологические, идеологические) рамки распавшегося СССР. В чем причина такого неприятия? Может быть, все дело в том, что современные зарубежные литературоведы, изначально ориентированные на восприятие общемирового литературного процесса сквозь призму деконструктивизма и новой критики, в первую очередь выделяют виртуальную абберацию любого нормального человеческого сознания в тексте в качестве ключевого аспекта литературного творчества, в угоду теории, понимающей жизнь как неуправляемый, подчиняющийся исключительно физиологическим инстинктам хаос? Тогда ответ ясен и прост: центром вселенского мироздания И.А. Ефремов и считал содружество разумных гуманитарных цивилизаций, среди которых достойное место занимает Земля, где высшие технологии служат на благо каждому человеку, способствуют раскрытию заложенных в нем от природы способностей и непрерывному совершенствованию его нравственного чувства, и где таким образом построено истинное коммунистическое общество. (А не ложный его антипод, известный нам по истории XX века на примере СССР 1930 – 1980-х гг. и Китая 1950 – 1970-х гг., когда эти якобы коммунистические государства на деле представляли из себя клубки пирамидальных бюрократических кланов государственных капиталистов, где основанием материального изобилия наверху и относительного благополучия посередине служило подножье общественной пирамиды, которое было выстроено на горе и нищете сотен миллионов государственных рабов – исполнителей самой грязной, неквалифицированной работы, отупляющей умы и сердца.) Увлечение дискурсами и формальными когникативными клише (запрудившими до отказа методологическо-направленческий тупик, в котором оказалось современное мировое литературоведение, отбросившее по сути само понятие жанра), прямо проистекает из той ресурсно-затратной модели общественного устройства, которая определяет сейчас мировой политический и экономический процессы. Оттого впали в жесточайший кризис отечественные авторы, лишенные возможности творить в русле традиционных оригинальных жанров и вынужденные обтёсывать собственные творческие импульсы до куцего минимума, укладывающегося в готовые формы лотково-прилавочной литературы – «детектив-стори», «триллер», «сайнс фикшн», «фэнтэзи», «лав-стору» и пр., сквозь призму которых воспринимают мироздание эпохи глобализации и борьбы с терроризмом покупатели этой печатной продукции, взращенные в обществе, где «жизнь – это борьба, джунгли», а «дарвинизм экономический и дарвинизм социальный (постоянные призывы к соревнованию, отбору, приспособлению) навязываются как само собой разумеющиеся»[1]. Для тех же немногих из них, кто исповедует подлинную литературную культуру, в основе которой по-прежнему лежит критический реализм, как неповторимое достижение русской литературы XIX – XX веков (включая и отдельные лучшие произведения «социалистического реализма», из которых, кстати, выросло и с которыми сопрягалось творчество И.А. Ефремова и Л.М. Леонова), полиграфические поделки на лотках не существует вовсе. Если обратиться к истории создания и публикации романа «Час быка», то у нас имеются лишь два достоверных источника: разъяснения самого писателя, опубликованное в виде пространного интервью в № 5 журнала «Молодая гвардия» за 1969 г. и монография П.К. Чудинова «Иван Антонович Ефремов 1907 – 1972», выпущенная в 1987 году издательством «Наука» микроскопическим по советским временам тиражом (который вряд ли соответствовал всеобщему интересу к личности писателя и его творчеству). Было отпечатано всего лишь 22 200 экземпляров этой книги в скромном мягком переплете. Монография П.К. Чудинова сразу же стала библиографическим раритетом. Правда, в вышеуказанной работе (возможно, из цензурных соображений, или в силу того, что автор ставил своей целью обрисовать прежде всего спектр научных изысканий и достижений И.А. Ефремова в области палеонтологии и гуманитарных проблем построения социалистического общества в тогдашнем СССР), как бы за кадром осталось литературное творчество великого писателя после успеха романа «Туманность Андромеды», который П.К. Чудинов мимомоходом выделил как вершинное произведение И.А. Ефремова. Поэтому имеет смысл обратиться к беседе Г.Савченко с И.А. Ефремовым – «Как создавался «Час Быка» – в журнале «Молодая гвардия». Отвечая корреспонденту «Молодой гвардии», И.А. Ефремов признается: «я собирался писать историческую повесть и популярную книгу по палеонтологии, однако работа над романом отодвинула все на задний план»[2]. О сроке исполнения замысла: «Три года я роман писал»[3]. С целью уточнить хронологию создания произведения, обратимся к короткому предисловию И.А. Ефремова к первой полной публикации романа в журнале «Молодая гвардия» в №№ 1-4 за 1969 г. (до этого отрывок из романа публиковался в газ. «Московский комсомолец» в 1968 г. и сокращённый текст – в журнале «Техника молодежи» в 1968 г, № 10-12, и в 1969 г. № 1, 2). Для нас немаловажно, что автор воспринимает все свои три великих произведения – «Туманность Андромеды», «Сердце Змии» и «Час быка» – как неразрывное целое (И.А. Ефремов даже создал единый терминологический аппарат для обозначения реалий далекого будущего, о чем свидетельствует ссылка в журнале «Молодая гвардия»: «Многие термины перенесены из романа И.Ефремова «Туманность Андромеды»[4]). И это целое можно воспринимать как законченную литературную трилогию, между частями которой протянулись сюжетные и научные взаимосвязи в виде реминисценций, вариаций и аллюзий и где выстроена система сквозных образов (Веда Конг, Эрг Ноор, академик Вернадский). Краткое предисловие автора датировано октябрем 1968 года, из чего логично предположить, что хронологические рамки реализации замысла великого произведения протянулись от осени 1964 г. и вплоть до лета 1968 г. Столь скорая публикация романа в общесоюзном журнале «Молодая гвардия» – первом печатном органе бывшего СССР (псевдокоммунистической советской империи), где целенаправлено стали помещать статьи и произведения, исподволь отсылавшие читателей к исконным духовным ценностям православной русской культуры – не удивляет. Как вспоминал потом один из видных активистов русского национального возрождения С.Н. Семанов, в 1970-х годах – главный редактор популярного в народе журнала «Человек и закон», «идеологическим центром русского возрождения со второй половины 60-х годов стал журнал «Молодая гвардия»[5]. Главным его редактором был в ту пору А.Никонов (с 1963 г. по декабрь 1970 года), ныне совершенно забытый после стольких изломов эпох. Его вынужденная отставка с поста главного редактора, утверждённая на заседании секретариата ЦК КПСС в ноябре 1970 года, прошла незамеченной на фоне громогласного отлучения А.Т. Твардовского от журнала «Новый мир» и разгрома этого детища «хрущёвской» оттепели. Хотя, если уложить сейчас на весах истории роман И.А. Ефремова «Час быка» и всё, что появилось на страницах «Нового мира» с 1963 года (после публикации «Одного дня Ивана Денисовича» А.И. Солженицына), то очевидно, что значение произведения И.А. Ефремова для развития общенациональной русской и мировой культуры перевешивает значения поверхностных псевдопротестных «новомирских» опусов на злобу дня, материализовавшихся в тысячах авторских листов письменной продукции и сотнях тысяч тонн израсходованной бумаги. В отличие от А.Твардовского, А.Никонов, рядовой солдат Великой Отечественной войны, строгий и беспристрастный журналист «вёл свой корабль в русско-патриотическом направлении. Отрицая идеи марксистско-ленинской русофобии, а также весь набор интернациональных погремушек, Никонов вёл линию осторожно, обходя по возможности все «идеологические» табу»[6]. Уместно задаться вопросом: почему так заинтересовал роман главного редактора журнала «Молодая гвардия», человека советской эпохи, чьё острое, но в целом традиционалистское, в чем-то «посконное» мышление вряд ли было подготовлено к целостной интерпретации произведения И.А. Ефремова? Ведь переплетение негуманитарного научного, философского, эстетического элементов в романе подчас заслоняют увлекательную сюжетную канву. Возможно, пережитое – ужасы коллективизации, война, безудержный культ личности вождя и последующее разнузданное разоблачение преступлений сталинского режима против русского народа – максимально расширило горизонты сознания А.Никонова, зрелого человека, разуверившегося в идее построения коммунизма в отдельно взятой стране за 20 лет, и его собственные представления о том, каким должно быть новое коммунистическое завтра, совместились со сложным понятийным аппаратом И.А. Ефремова (в русле той «предструктуры понимания»[7], о которой говорил еще Х.Г. Гадамер в книге «Истина и метод»). Естественно, рассуждая о публикации романа, не будем сбрасывать прагматический расчет А.Никонова – опытного журналиста, его желание видеть на страницах именно своего журнала новое произведение популярного во всем мире писателя-фантаста (вспомним ту пору – повальное увлечение научной фантастикой, со дня на день ожидалась высадка человека на Луну): так легче было привлечь новые читательские массы и повысить подписной тираж. Но, вполне вероятно, что помимо прочего А.Никонова исподволь привлекала дихотомия коммунистической Земли и муравьиного лжесоциализма планеты Торманс (куда некогда переселились далекие предки экипажа звездолета «Темное пламя»), ясно обозначившаяся в романе «Час быка». Возможно, привлекателен для главного редактора журнала «Молодая гвардия» оказался и сквозной образ всей трилогии И.А. Ефремова – знаменитый исследователь Дар Ветер (автор особо выделял русские корни его происхождения и неоднократно подчеркивал в своем произведении то великое значение, которые имели для развития планеты Земля русские люди, чьими усилиями будет обретен путь для построения нового истинного коммунистического общества). Вспомним диалог начальника экспедиции Фай Родис с Эвизой Танет, Чеди Даан, Виром Норином и другими землянами, сошедшими на Торманс и оказавашимися во дворце владыки планеты – Чойо Чагаса. «Россия... – напоминает Фай Родис своим спутникам – ... пошла великим путем по лезвию бритвы между гангстеризующимся капитализмом, лжесоциализмом и всеми их разновидностями. Русские решили, что лучше быть беднее, но подготовить общество с больше заботой о людях и с большей справедливостью, искоренить условия и само понятие капиталистического успеха, искоренить всяческих владык, больших и малых, в политике, науке, искусстве. Вот ключ, который привел наших предков к Эре Мирового Воссоединения»[8]. Эти несколько строк не могли не привлечь внимание А.Никонова: чувствуя, как сгущаются тучи вокруг «прорусского» журнала, он спешил с публикацией, словно предвосхищая уготованные ему самому невзгоды; по всей видимости, идея русского пути развития планеты Земля, ясно высказанная между строк великого произведения, пришлась по сердцу редактору-фронтовику. Много существует версий о скорой и внезапной смерти И.А. Ефремова, о причастности к ней «специалистов» КГБ (узнавших себя в страте «змееновцев» планеты Торманс), которых раздражали как усиливающееся год от года влияние писателя на умы читателей, так и активная переписка И.А. Ефремова с представителями интеллектуальной элиты Запада, где он, исподволь ссылаясь на советские реалии, размышлял о необратимом вырождении нового поколения людей, взращённого в нечеловеческих условиях капитализма государственной бюрократии, – а именно такая по сути общественная формация сложилась тогда в СССР. «Так, в одном из писем к своему американскому коллеге и другу профессору Э.К. Олсону он, в частности, отмечал: «Все разрушения империй и государств и других политических организаций происходят через утерю нравственности. Это является единственной действительной причиной катастроф во всей истории, и поэтому, исследуя причины всех катаклизмов, мы можем сказать, что разрушение носит характер саморазрушения. Когда для всех людей честная и напряженная работа станет непривычной, какое будущее может ожидать человечество? Кто сможет кормить, одевать, исцелять и перевозить людей? Бесчестные, каковыми они являются в настоящее время, как они смогут проводить научные и медицинские исследования? Поколения, привыкшие к честному образу жизни, должны вымереть в течение последующих 20 лет, а затем произойдет величайшая катастрофа в истории в виде широко распространяемой технической монокультуры, основы которой сейчас упорно внедряются во всех странах»[9]. Здесь имеет смысл подробнее остановиться на своеобразной актуализации образов И.А. Ефремова в читательских умах и сердцах на завершающем этапе истории СССР и стран бывшего Восточного блока – вплоть до их распада к началу 1990-х годов. В «брежневско-андроповский период» (1964 – 1984) роман И.А. Ефремова «Час быка» в полном виде был издан лишь дважды: собственно говоря, в виде уже упоминавшейся публикации в журнале «Молодая гвардия» и отдельной книгой (1971), тираж которой бесследно растворился в библиотеках; как заявляет один из исследователей творчества И.А. Ефремова, В. Хазанов, «Час быка» был немедленно запрещён после выхода и официально не упоминался до 1988 г.»[10]. Однако читательская реакция на гениальное произведение по мере хронологического удаления от года его публикации возрастала с ошеломляющей и непередаваемой быстротой. Не следует забывать: роман был безусловно сложен для восприятия. В нарративной оболочке увлекательного жанра научно-фантастического приключенческого романа, сюжетный архетип которого содержал набор знакомых массовому читателю клише (высадка землян на враждебную планету, гибель нескольких героев экспедиции, тривиальный любовный треугольник – тормансианин Таэль – начальник экспедиции звездолета «Темное пламя» Фай Родис – владыка Торманса, глава Совета Четырех Чойо Чагас и пр.). И.А. Ефремов изложил мировоззрение далёкой грядущей эпохи – коммунистического будущего планеты Земля (идеал которого, подчас сам того не сознавая, носит в своем сердце любой мыслящий читатель, вне зависимости от житейского взгляда на жизнь, идейных пристрастий или религиозной ориентации). Этот новый архетип после неоднократных повторных прочтений постепенно отодвигал на второй план сюжетные коллизии и перипетии, которые на самом деле выполняли лишь вспомогательную роль. Стоит ли тут упоминать о многочисленных полуподпольных кружках по изучению, прочтению или просто переписыванию редких, случайно сохранившихся эксземпляров романа «Час быка» (а не «Туманости Андромеды»!), которые росли как грибы в недрах разных университетов и вузов по всей территории бывшего Советского Союза в 1970 – 1980-х годах? В официальной же критике о существовании романа как такового вообще не упоминалось и любые критические изыскания творчества И.А. Ефремова после дозволенных обсуждений «Туманности Андромеды» глухо обрывались в районе «Сердца Змеи». Уже в 1970-е годы возникла парадоксальная ситуация: обширная страта советских читателей, наиболее высокообразованных и подготовленных в интеллектуальном отношении к восприятию романа «Час быка», целенаправленно отлучалась от этой вершины творчества И.А. Ефремова. Читатель как бы насильно помещался в некий информационный вакуум, после чего его внимание искусно переключалось прежде всего на «свою», облегчённую (хотя и здесь бывали высокохудожественные образцы – «Трудно быть богом», «Солярис») фантастику Стругацких и Станислава Лема и западные «стандарты», – Рэя Брэдбери, Клиффорда Саймака, Айзика Азимова, Артура Кларка, Хола Клемента, и уж совсем низкопробные, но завлекательные китчевые поделки Гарри Гарриссона, Эндрю Нортон и пр. Это неудивительно: чтение романа «Час быка» и его осмысление давало читателю шанс обрести свой путь в застывшем и неподвижном коммунальном прозябании, обрамлённом лживыми пропагандистскими лозунгами, которое являла тогда жизнь в СССР, где «развитое социалистическое общество» погрузилось с конца 1960-х годов в глубочайший духовный кризис. Этот персональный поиск несомненно принес бы реальную, ощутимую пользу в случае поступательного, нереволюционного, эволюционного обновления СССР, но, к сожалению, таких читателей (в связи с обветшанием и «пропажей» из библиотек первоисточников текста 1968, 1969 и 1971 гг издания), к началу «перестройки» в Советском Союзе осталось очень мало. Стиль И.А. Ефремова, окончательно сформировавшийся в «Туманности Андромеды», включал и поэтические средства, когда абстрактный, денотативный по сути образ пересекался с событийной конкретностью (т.е. когда экстенционал совмещался с интенционалом). Любое буквальное высказывание того или иного героя или же авторская речь, (приём, к которому И.А. Ефремов, впрочем, прибегал нечасто), даже яркие детали пейзажа (земного или неземного) сопрягались в восприятии читателя с изначально заложенными в его сознании метафорическими смыслами. По мере знакомства с текстом читатель проникался ощущением собственного достоинства каждого из героев великой цивилизации Земли Эры встретившихся рук. Вместо аннигиляции субъекта читателя, стремительно растворяющегося в зловонной жиже масскультовых клишированных псевдогероев-роботов (в квазиреальности, где попираются честь, совесть, торжествует лукавство, похоть, где превозносится грубая животная сила героя-одиночки), автор искусно уравнивал его с великолепными звездолетчиками. В итоге читатель с каждым новым прочтением текста как бы тестировал свое нравственое чувство и установку на целеполагание, сопрягая их с теми высокими задачами, которыми руководствуются в прекрасном грядущем коммунистической Земли Фай Родис или Эрг Ноор. Читатель и герои на время прочтения как бы оказывались помещены в единый коммуникативный буфер – мультивременное асинхронное нарративное пространство, где органично сплетались судьбы литературных героев из разных эпох, пространств и цивилизаций и в рамках которого читатель выстраивал собственные смыслы воприятия текста в процессе его рецепции. «Звёздные корабли», «Туманность Андромеды», «Сердце Змеи», многочисленные научно-фантастические рассказы, а также историческая повесть «На краю Ойкумены», книга приключений «Дорога ветров», философский роман «Лезвие бритвы» вызвали не только восторженную реакцию в самых широких читательских кругах, но и глубокий резонанс в писательском сообществе Советского Союза. Интересная деталь: у Ефремова-автора фактически не оказалось подражателей-эпигонов – сказывался разрыв в интеллекте и образовании между ним и остальными советскими писателями (конгениальный уровень мышления и интеллекта проявлял разве что Л.М. Леонов). Но восхищение прекрасным миром грядущей коммунистической эпохи, который был описан в романе «Туманность Андромеды», вскоре сменилось реакцией отторжения у тех читателей, которые поневоле сопоставляли образы И.А. Ефремова с реалиями хрущёвской «оттепели» и коммунально-индустриального быта; городские обыватели со всё большим скептицизмом относились к воплощённому идеалу коммунистического общества (поскольку житейский расчет подсказывал им: в ближайшие десятилетия советской действительности ничего подобного из того, о чем они прочитали в «Туманности Андромеды», они не увидят и не получат). Сыграло свою негативную роль и безудержное восхваление романа в официальной советской прессе вплоть до середины 1960-х гг. Родившийся в умах скептицизм, подкреплённый началом политического застоя в советской империи в 1964 году, послужил почвой для читательского интереса к тем высокохудожественным произведениям в жанре фантастики, в которых по сути развенчивалась авторская позиция И.А. Ефремова, высказанная им в его первых романах. Ведущими восточноевропейскими авторами, творчество которых оказалось фактически противопоставлено творчеству И.А. Ефремова (который в ту пору уже вынашивал замысел «Часа Быка»), оказались русские советские фантасты братья Аркадий и Борис Стругацкие и отчасти поляк Станислав Лем. По мере издания книг братьев Стругацких – «Страна багровых туч», «Путь на Амальтею», «Шесть спичек», «Возвращение», «Стажер», «Попытка к бегству» – их стремление к творческому соперничеству с произведениями И.А. Ефремовым становилось всё более отчетливым и откровенно нарочитым в лучших произведениях 1960-х гг. «Трудно быть богом», «Далекая Радуга», «Понедельник начинается в субботу», «Улитка на склоне», «Отель «У погибшего альпиниста». В каждой из этих книг исподволь, но последовательно и планомерно на разных социальных уровнях, куда помещались те или иные персонажи, развенчивалась мировоззренческие критерии И.А. Ефремова, признанного лидера советской и русской фантастики 2-й трети XX века. В романах Стругацких, как верно отметил еще тогда советский исследователь фантастики Р.Нудельман, разворачивалась будничная «серия битв за человека» и самое главное из этих сражений – «битва с мещанством»[11]. В первую очередь, атаке Стругацких подверглась сама парадигма неизбежного коммунистического развития Земли: так, в повести «Понедельник начинается в субботу» она была искусно расщеплена на «миры материальных тел» и «идеальные миры... созданные человеческим воображением»[12]. Замечательная машина времени магистра НИИЧАВО Луи Седлового позволяла отправляться в путешествия «по описываемому времени». Ведь как утверждали авторы устами Луи Седлового «реально существует мир, в котором живут и действуют Анна Каренина, Дон-Кихот, Шерлок Холмс, Григорий Мелехов и даже капитан Немо. Этот мир обладает своими весьма любопытными свойствами и закономерностями, и люди, населяющие его, тем более ярки, реальны и индивидуальны, чем более талантливо, страстно и правдиво описали их авторы соответствующих произведений»[13]. Сцены «тотальной мобилизации» – отправки мужчин в космос, которые улетали, «кто на Венеру, кто на Марс, а некоторые, с совсем уже отрешенными лицами, собирались к другим звездам и даже в центр Галактики»[14] («Понедельник начинается в субботу») вызывали несомненные аллюзии с «Туманностью Андромеды» и воспринимались как пародия на эстетику подвига во имя человечества, которая присутствовала в каждом из произведений И.А. Ефремова. Интересно, что авторы то ли сознательно, то ли потому, что исподволь чувствовали подспудный читательский запрос на высмеивание героизации советской псевдокоммунистической пропагандой обязательного бесплатного и чаще бессмысленного труда, развернули хронологическую проекцию в очень близких для потенциальных читателей хронологических рамках: «тотальная мобилизация» к планетам и звездам происходит до 2000 г. «После двухтысячного года начались провалы во времени»[15]. Грянула «эпоха возвращений»: «с неба на площадь свалилась громадная ржавая ракета», с говорящим названием «Звезда мечты», которая судя по восторженным комментариям присутствующей публики «стартовала двести восемнадцать лет тому назад, о ней уже все забыли, но благодаря эйнштейновскому сокращению времени, происходящему от движения на субсветовых скоростях, экипаж постарел всего на два года!»[16] Искушённый читатель, знакомый с советской фантастикой тех лет, поневоле вспоминал триумфальное возвращение «Тантры» («Туманность Андромеды»). (По-новому на фоне «отжатых» развенчанных Стругацкими псевдогероев звучали переживания героев «Сердца Змии» Кари Рама и Мута Анга. Вспомним их героически-печальный диалог: « – Лучше не думать, – выпрямился Кари Рам, – что на Земле прошло больше семидесяти восьми лет. Многие из друзей и близких мертвы, многое изменилось... Что же будет, когда... – Это неизбежно в далеком пути с любой системой звездолета, – спокойно сказал командир. – На «Теллуре» время для нас идет особенно быстро. И, хотя мы забираемся дальше всех в космос, вернемся почти теми же...»[17]) Приземлённость героев Стругацких пришлась по сердцу изверившемуся во всем массовому советскому читателю (тем более, что интеллектуальный уровень и нравственная позиция самых ярких из протагонистов, например Руматы Эсторского, были понятнее и ближе людям, нежели, скажем, размышления о космологической судьбе человечества командира звездолета «Теллур» Мута Анга в повести «Сердце Змии» или космологическое учение, излагаемое по мере разворачивания фабулы «Часа быка» нравственно и телесно совершенными женщинами – Фай Родис и Эвизой Танет). Со второй половины 1960-х гг. массовый читатель отворачивается от И.А. Ефремова и обращается к произведениям братьев Стругацких. С начала 1960-х гг. Стругацкие уже не считали нужным скрывать свой пессимизм. Вспомним подслушанный героем «Улитки на склоне» Перецом диалог машин-игрушек, проникнутый неверием в человека, в его способность самосовершенствоваться в эволюционном развитии, которое беспрерывно устремляет его к нравственному и физическому вырождению. В окружении других машин машина-Астролог выносит людям свой страшный и беспощадный приговор: «Если они для вас и они мешают вам действовать в соответствии с законами вашей природы, они должны быть устранены, как устраняется любая помеха. Если вы для них, но вас не удовлетворяет такое положение вещей, они также должны быть устранены, как устраняется всякий источник неудовлетворительного положения вещей»[18]. (Между прочим, в чём-то вторил героям Стругацких и Станислав Лем, убеждённый, что «мы не знаем, возникла ли жизнь на Земле с той же необходимостью, с какой падает в поле тяготения камень, или же она досталась нам как главный выигрыш в лотерее»[19].) Наконец, в романе «Улитка на склоне» (1965) ярко обозначилась корневая суть творчества братьев Стругацких: глубочайшее разочарование в самом человеке, не желающем измениться внутренне, преодолеть на пути к лучшему будущему, прежде всего, себя. И уже в этом и следующих произведениях А. и Б. Стругацких, откровенно «ответных» по отношению к романам И.А. Ефремова, их наигранный помпезный антропологизм (конвинциональные диссонирующие остатки которого еще внешне присутствуют в нарративном пространстве «Трудно быть богом» и «Далекой радуги»), сменяется откровенным зоологическим скепсисом. На рубеже 1960 – 1970-х зрелый И.А. Ефремов и популярнейшие братья Стругацкие окончательно разошлись по разным полюсам мировосприятия. И, может быть, не случайно последнее произведения И.А. Ефремова – исторический роман «Таис Афинская» (1972) – было посвящено не людям грядущего, а прекрасным людям далекого прошлого. И.А. Ефремов как бы подсказывал: прекрасность человека будущего, героя его произведений, не есть его сугубо авторская фантазия, она была, она есть и будет проявляться всегда в любой хронологической и исторической формации. Все зависит лишь от желания самого человека. По-иным канонам, вполне в духе жанра, реализовывалась эпистемологическая неуверенность Стругацких в нарративном пространстве их лучших произведений: в контексте ламентаций героев-землян авторы как бы оппонировали с протагонистами И.А. Ефремова. К примеру, чем чаще герои Стругацких склонялись к использованию силовых средств в установлении «цивилизованных» порядков на исследуемой планете, тем сдержаннее относились к проявлению силы герои И.А. Ефремова. Протагонист романа А. и Б. Стругацких «Трудно быть богом» (1963) землянин Антон – Дон Румата откровенен в диалоге с «коллегами», внедрёнными в высшие слои феодальных государств «развивающейся планеты» (за которой земляне – «коммунары» – ведут наблюдение уже 22 года): «Мне не нравится. что мы связали себя по рукам и ногам самой постановкой проблемы. Мне не нравится, что она называется Проблемой Бескровного Воздействия. Потому что в моих условиях это научно обоснованное бездействие... Я знаю все ваши возражения! И я знаю теорию. Но здесь нет никаких теорий, здесь ... звери ежеминутно убивают людей! Здесь все бесполезно. Знаний не хватает»[20]. В кульминационной сцене романа точка зрения Дона Руматы (с которой впо ...

 Отправлено: 22.06.10 15:22. Заголовок: *Иван Ефремов — провозвестник мультивременного асинхронного реализма*

Скрытый текст

... лне солидарны авторы), оказывается единственно правильной: «звери» убивают Киру, Дон Румата (он же Антон) отвергает заповедь «Бога» и, вооружившись мечом, идет мстить, а растерявшиеся «коллеги» на «патрульном дирижабле», заподозрив неладное, «пошли в Арканар» и «на всякий случай сбросили на город шашки с усыпляющим газом»[21]. Вызволив Румату (Антона), они срочно отправляют его на Землю для реабилитации. Огромного запаса исторических знаний – т.н. Базисной теории – оказалось недостаточно для успешного наблюдения и даже посильного соучастия: Дон Румата вступает в открытый бой со Злом в далеком Арканаре и исподволь сражается с очередной идеологической Догмой – Базисной теорией, утвердившейся на Земле (комплексом неподвижных мертвых знаний, который по-прежнему требуется слепо принимать на веру, не вникая в их глубинный смысл). Но совсем по-другому ведут себя в несравнимо более трудных обстоятельствах земляне из звездолёта «Темное пламя»: сошедшие на чужую, враждебную им планету, на всем протяжении разворачивающейся фабулы они не убили ни одного тормансианина специально. Правда, начальнице экспедиции, историку Фай Родис всё же пришлось разыграть инсценировку связи с «владыками» Земли, дабы напугать членов Совета Четырех и получить разрешение на посадку на Тормансе, во время которой она якобы обращается к своим «повелителям» (была использована старая кинохроника) и демонстративно предлагает им «стереть с лица планеты главный город – центр самовластной олигархии – или произвести всепланетную наркотизацию с персональным отбором»[22]. Среди землян на звездолёте разгорается спор о том, стоило ли прибегать к таким недостойным методам обмана. Тогда Фай Родис отвечает всем: «Опять перед нами, как тысячи раз прежде, стоит все тот же вопрос: вмешательства – невмешательства в процессы развития, или, как говорили прежде, судьбу отдельных людей, народов, планет. Преступны навязанные силой готовые рецепты, но не менее преступное хладнокровное наблюдение над страданиями миллионов живых существ, животных ли, людей ли. Фанатик или одержимый собственным величием психопат без колебания и совести вмешивается во все. В индивидуальные судьбы, в исторические судьбы народов, убивая направо и налево во имя своей идеи, которая в огромном большинстве случаей оказывается порождением недалекого ума и больной воли параноика. Наш мир торжествующего коммунизма очень давно покончил со страданиями от психических ошибок и невежества власти. Естественно, каждому из нас хочется помочь тем, которые еще страдают. Но как не подскользнуться на применении древних способов борьбы – силы обмана, тайны? Разве не очевидно, что, применяя их, мы становимся на один уровень с теми, от кого хотим спасать? А находясь на том же уровне, какое право имеем мы судить, ибо теряем знание?»[23]. Между тем, вскоре, сойдя на Торманс, Тор Лик, Гэн Атал и Тивиса Хенако погибают под развалинами города Чендин-Тот и лишь рядом с ними гибнут дошедшие до звериного состояния «мстители». (Отметим, кстати, что «Час быка» изобилует сценами гибели «лиловых», – солдатов страшной тайной полиции режима, в том числе их начальника Ян Гао-Юара, в результате их неудачных попыток прорвать с помощью примитивного стрелкового оружия защитное поле роботов-девятиножек СДФ.) И уже после смерти товарищей, по мере того, как разворачивается сложная многоплановая фабула «Часа быка», Фай Родис проникается искренним состраданием к горестному существованию людей планеты «Ян-Ях» (Торманс) и потому использует свой опыт и психологическую тренировку лишь в исключительных случаях, когда дело идет о её жизни и жизни товарищей землян. Теперь она более всего опасается потерять нравственный запас знаний, вечный для любых миров и эпох во Вселенной. (Тот самый запас знаний, который в итоге попирает мстящий за смерть любимой Дон Румата – Антон, оставшийся для жительницы Арканара Киры прежде всего Богом, – а не близким, понятным, хотя и совершенным человеком, каким стал для девушки Торманса Сю Ан-Те землянин Вир Норин, один из тринадцати звездолетчиков «Темного пламени».) Кульминационная сцена романа И.А. Ефремова откровенно полемична по отношению к кульминационной сцене более раннего романа Стругацких «Трудно быть богом» (который Ефремов несомненно читал). В последние секунды жизни Фай Родис умоляет командира звездолета Грифа Рифта: «мой командир, я убеждаю вас, умоляю, приказываю: не мстите за меня. Не совершайте насилия. Нельзя вместо светлой мечты о Земле посеять ненависть и ужас в народе Торманса. Не помогайте тем, кто пришел убить, изображая бога, наказующего без разбора правого и виноватого, – самое худшее изобретение человека. Не делайте напрасными наши жертвы. Улетайте! Домой! Слышите, Рифт? Кораблю – взлет!»[24] И Дон Румата по всем статьям уступает Фай Родис – и как человек, и как герой, и как исследователь далеких планет с будущей коммунистической Земли. Закономерен итог творческого диалога И.А. Ефремова и братьев Стругацких: первый умер в 1972 г. и после его смерти творческий потенциал последних практически иссяк. Лучшие произведения братьев Стругацких написаны в период с 1957 по 1970 годы. Окончательно размежевались и читатели: приверженцы Ефремова, которых оказалось, естественно, меньше, хранят верность высоким идеалам своих героев, перенимают их стремление к неустанному самосовершенствованию; многочисленные поклонники Стругацких, разуверившись во всем, перекочевали в страту потребителей книжной продукции коммерческого поджанра фэнтэзи. И теперь, когда человечество начинает по-новому ощущать себя и свое существование в III-м тысячелетии нового времени, литературное творчество И.А. Ефремова дает всем нам новый импульс к активной жизни — во имя будущего Земли. Примечания: [1] Ramonet Ignacio. Geopolitique du chaos. Paris: «Galilee», 1997. P.69. [2] Как создавался «Час быка». Там же, с.307–308. [3] Там же, с.309 [4] Ефремов Иван. Час быка. – «Молодая гвардия», 1969, № 1, с. 19. [5] Семанов С.Н. Юрий Владимирович: зарисовки из тени. М.: «Столица», 1995, с. 37. [6] Там же, с. 37. [7] Гадамер Х.Г. Истина и метод. – Цит. по: Современное зарубежное литературоведение (страны Западной Европы и США): концепции, школы, термины. Энциклопедический справочник. — М.: Интрада — ИНИОН, 1996, с. 203. [8] Ефремов И.А.. Час быка. – Собрание сочинений в пяти томах, т. 5, кн. 2.. Москва: «Молодая гвардия», 1989, с. 129. [9] Ефремов И.А. Переписка с учеными. Неизданные работы. РАН, «Научное наследство», т. 22. М.: «Наука», 1994 г., Цит. по: Хазанов В. Иван Ефремов: видевший сквозь пространство и время. – «Альтернативы», 1998 г., № 2, с. 165. [10] Хазанов В. Иван Ефремов: видевший сквозь пространство и время. – «Альтернативы», 1998 г., № 2, с.163. [11] Нудельман Р. ... И вечный бой! В кн.: Аркадий Стругацкий. Борис Стругацкий. Далекая Радуга. М.: «Молодая гвардия», 1964, с. 334. [12] Стругацкий А. Стругацкий Б. Понедельник начинается в субботу. М.: «Детская литература», 1965, с. 154. [13] Там же. С. 155. [14] Там же. С. 160. [15] Там же. С. 162. [16] Там же. С. 163. [17] Ефремов И.А. Сердце змеи. Там же. С. 397. [18] Стругацкий А. Стругацкий Б. За миллиард лет до конца света. Улитка на склоне. Отель «У погибшего альпиниста». М.: Текст, Эксмо, 1996 г., с. 268. [19] Лем Станислав. Одиноки »ли мы во вселенной? — Лем Станислав. Маска. Не только фантастика. М.: «Наука», 1990, с. 293–294. [20] Стругацкий А. Стругацкий Б. Трудно быть богом: Роман. Понедельник начинается в субботу. Второе нашествие марсиан. Повести. М.: Текст, ЭКСМО, 1996 г., с. 30. [21] Там же. С.160. [22] Там же. С. 89 [23] Там же. С. 90–91. [24] Ефремов. Час быка. Там же. С. 440.

Источник: http://www.whiteworld.ru/rubriki/000128/000/02101203.htm

Конец переноса

 Отправлено: 02.12.10 06:35. Заголовок: Ирина Дудина - И.Ефремов и В.Сорокин: две нормы (эссе)

Не могу отделаться от ощущения, что уже читал похожее эссе - но без сравнения ИАЕ с Владимиром Сорокиным, кого весьма уважаю и считаю одним из лучших современных прозаиков и фантастов. Потому предлагаю коллегам разделить моё "дежавю" и лишь заранее извиняюсь за своеобразный тон автора, но такой милой и творческой девушке с хорошим русским языком сие можно простить:

цитата:

Мне захотелось сравнить свои впечатления от творчества Владимира Сорокина и Ивана Ефремова. Произведения этих авторов – из разных опер, из разных эстетических систем. Разные эпохи, разные поколения, разные задачи и методы творчества. Сорокин годится во внуки Ефремову по возрасту. Общее – русский язык, на котором написаны книги авторов. Но литература – это поле общения всех со всеми, главное, суметь этот разговор выявить… Задача творчества Ивана Ефремова – это склеивание воедино данных своей огромной эрудиции, сбор под одной обложкой ради решения одной художественной задачи фактов и знаний об истории, геологии, этнографии, палеонтологии, астрономии. Берётся ли Ефремов за создание картины инопланетной цивилизации, или за реконструкцию жизни гетеры в Древней Элладе, или за изложение своих знаний о йоге и мудрости Востока в «Лезвие бритвы», всегда у него получается не столько художественный нарратив, сколько небольшая своя энциклопедия, популяризаторство знаний, которые он освоил, но не в виде лекции, а в виде цельного художественного произведения, где ладно сведены концы с концами, выстроены и скручены все сюжетные линии и персонажи. Художественное по виду произведение у него прикрывает его желание показать миру свой проект, свою норму жизни, своё мечтание об идеальной цивилизации, идеальной женщине, идеальном семейном и общественном укладе, идеальном искусстве, идеальной одежде и системе воспитания людей. Творчество Ефремова – сплошной созидательный проект, опирающийся на некую сциентистскую норму, норму, выпестованную в глубине яркого, всеохватного, всезнающего разума. Даже в случае, когда в его книгах («Час быка») можно усмотреть антиутопию, критику сталинизма и маоизма, всё равно это проект позитивный, проект, показывающий в деталях мир отрицательный, чтобы на его фоне ярче мог выкристаллизоваться проект правильный, более разумный. Задача творчества Владимира Сорокина первого периода – это всестороннее разрушение, это издевательство над миром дедов и отцов, их нормами, идеалами, достижениями, их знаниями и наукой, их устремлениями построить светлое царство научности и разума на земле или в космосе, достичь гармонии между полами и возрастами. Правда потом в недрах мировоззрения Сорокина назревает некий перелом. Он создаёт трилогию о льде («Путь Бро», «Лёд», «23 000»), выстраивает свой созидательный проект, свою метафорическую мифологию, смахивающую на метафорические построения советских научных фантастов. Правда только по форме и сюжетной приключенческой закрутке. Задача советской научной фантастики – нарисовать идеальный мир, часто – коммунистический мир, к построению коего следует стремиться. Созидательная задача Сорокина в его ненаучно-фантастической трилогии – нарисовать метафору пути выхода человеков из духовно разрушенного мира, пути возрождения человеческого на пустыре, где все мертвы, где не умеют говорить сердцем. Понятно, что Ефремов и Сорокин недовольны современным миром. Иван Ефремов как истый представитель советского общества недоволен некоторыми его недостатками. Например, встречающимися людьми с отклонениями от нормы – садистами, шизофрениками, «чересчур возбудимыми» и т.п. Ефремов рассуждает о «нормальной благородной психике», которая и есть верный путь к обществу высшего типа, коммунизму, в котором не будет ни фанатиков, но и обывателей не будет. Это будут какие-то средние люди, некая прослойка между обывателями и гениями. Это будут люди, которых у нас принято называть интеллигентными. Интеллигенты – это неудавшиеся гении, которые всё же по уровню культуры, образования и воспитания выше погрязших в скуке обыденности обывателей. Избранные люди в метафорической прозе Сорокина, которые имеют скрытое от всех говорящее сердце, это какие-то другие люди, отличающиеся от идеала Ефремова. Эти сорокинские 23 000 избранных людей – разные по национальности, полу, возрасту, они вовсе не являются идеалом физического и духовного совершенства. Ефремовское преклонение перед античным идеалом каллокагатии – единством красоты души и тела, не свойственно Сорокину. Главная боль современного мира по Сорокину – это бессердечность, это неискренность сердца, поэтому физическая красота людей, которая обычно достигает своего наивысшего расцвета в возрасте 20-35 лет, она не является главной ценностью. Более того, у Сорокина явно виден издевательский пафос, направленный на современный русский мир гламура, где нет места ни старости, ни уродствам, где на экранах и обложках можно видеть только исключительных красавцев и красавиц, годных для сексуального использования, где есть место только для тел, которые можно сделать товаром. Интересно сравнить Ефремова и Сорокина в их описаниях проблем бытового обустройства человека. Например, в книгах Ефремова – жилищная проблема, убогие советские продукты и товары, одежда, машины – всё это как-то приглушено, тревожит и зудит, но прикрыто верноподданническим прогибом перед главенствующей идеологией и курсом на критику всего буржуазного. Но истинных чувств советского фантаста не скроешь. Стоит вспомнить смакования итальянского дизайна одежды итальянских девушек в «Лезвие бритвы», там же – какие-то завистливо злопыхательские, но подробные описания западного сервиса, чистых городков, легкодоступных гостиниц, шикарных яхт и машин… Замечательная фраза героини романа «Лезвие бритвы» Симы. Она говорит: «Мы жили в роскошной бедности. Так называла свою жизнь моя приёмная мать, потому что обладала тем, что считала главным для интеллигентного человека,- комнатой, оборудованной наподобие отдельной квартиры»… Владимир Сорокин тоже недоволен существующим устройством, причём западный вариант жизни и соревнование двух систем его мало волнует, как неактуальная, пройденная данность. Сорокин весь целиком на родине, из родины. Весь из человека и о человеке. В ранних рассказах Сорокина – это какие то скорлупки от людей, какие-то опустошённые монстрища. Они говорят правильными привычными словами, они совершают привычные механические бытовые действа, свойственные виду гомосапиенс. Они совершают некие знакомые всем действа по приготовлению утренней пресловутой яичницы, они идут на субботник, или директор вызывает ученика, или юноша объясняется в любви девушке. Но вдруг всё в миг становится вверх дном, дно мутных чёрных животных глубин вздыбливается, девушка говорит юноше не сладкие лирические привычные слова, а гадостный мат, песнь своих жаждущих половых губ. Простые советские люди произносят чудовищно грязные слова, истинно отражающие их сдерживаемые в подсознании желания убивать, насиловать, осквернять то, что человеческое сообщество требует от своих членов чтить как святое. Они не просто бормочут эти накопившиеся в их недрах животные истинные слова, они приступают к действиям. Наверное, именно так и свершаются преступления в жизни, из этого выброса подавленного, не выговоренного вовремя, не обсуждённого, необъективированного. Как наивен по сравнению с Сорокиным Ефремов в своих описаниях бандитов и убийц, этих ходульных отрицательных кукол с «провалом чёрного рта» и т.д. Владимир Сорокин воссоздает в своих произведениях советскую очередь, советскую норму. Нормой является брикет из детского кала, который должен скушать ежедневно каждый советский человек, начиная с 10 лет. Когда читаешь тексты Ивана Ефремова, который через своих персонажей – например, учёного Гирина, пытается найти норму женской красоты, то почему то перед глазами встаёт этот сорокинский брикет по размерам как натуральные хлебопекарные дрожжи. «Лезвие бритвы» и «Таис Афинская» по сути – это какие-то онанистические мечты закомплексованного советского самца. Ему непременно нужна самая красивая женщина, чтоб все оборачивались на улице. Пусть даже красота её не самая броская, но настоящая, чтоб и бёдра (крёх), и талия (крях), и высокие груди (кхм), и косые могучие мышцы живота. И чтоб юна была, лет 20, но при этом и спортсменка, и танцовщица, и начитанная, не дура. Не дура, но чтоб смотрела в рот учителю – какому-нибудь более образованному мужчине лет на 20-30 старше себя. От этих описаний советских красавиц-шестидесятниц, опирающихся на античный и индийский идеал красоты (причём индийский слишком уж кундалинен), веет фашизмом и русским неокапитализмом, рьяно кинувшимся в бизнес женскими моделями. Может быть не без духовного влияния фантаста Ефремова, делившегося в своих книгах поисками объективной девичьей красоты, годной к потреблению. А что делать какой-нибудь безногой, или кривенькой, или очкастенькой – особенно под суровым взором Гирина с его научно-медицинской линейкой, громко назидательно читающем лекции о том, что только от здоровых, физически развитых особей может родиться здоровое потомство, а от городских жителей из пыльных каменных городских мешков родятся тощие, беззадые и с короткими ногами? Увы, пойти и броситься с обрыва, вслед за забракованными младенчиками древней Македонии… Сорокин с его садистскими, выворачивающими кишки описаниями с ума сошедших, вышедших из под контроля совков, поедающих экскременты, – он почему- то кажется по сравнению с Ефремовым гуманистом. Особенно после прочтения его трилогии про лёд. Там особо избранные люди, отколовшие лёд от Тунгусского метеорита, делают из этого льда молоточки, и стучат этими молоточками довольно больно и опасно прямо в грудину всяких других, похожих на избранных людей. И тогда в ответ на тунгусский лёд у человека начинает говорить… сердце. Начинает говорить человеческим голосом. О, в 20 веке так много было мультиков и пьес, когда человеческим голосом заговорили человеческие гениталии. Сорокинские персонажи, говорящие сердцем, сердцем, которое мучительно, косноязычно выдавливает из себя истинное имя человека, эти люди, чьи похотливые, нечистые намерения как бы остуживает космический лёд, они как-то выглядят намного человечнее, нежели бодрые геологи, влюблённые художники, активные учёные и мудрые йогины, созданные ручкой Ефремова. Мир Ивана Ефремова – это мир авторитарного всезнающего многоначитанного отца. Этого «отца», на котором всё держится, можно найти или почувствовать во всех книгах Ефремова. У Владимира Сорокина этот отец самоутопляется от позора в книге «Тридцатая любовь Марины». Он, такой милый, интеллигентный, мягкий, как-то гадко теряет самообладание и лишает невинности свою малолетнюю, невинно распалённую дочь Марину, и, не в силах жить с этим, топится в Чёрном море. Остальные «отцы» у Сорокина так же ужасны, карикатурны, отсутствующи, надломлены. Во всю мощь трагедия потери Отца заявлена Сорокиным в либретто оперы «Дети Розенталя». Учёный Розенталь в Сталинских лабораториях сделал клонов великих композиторов, потом он умер, а его дети- седые композиторы, остались одни, на проституированной московской площади Трёх вокзалов. Роман «23 000» Сорокина заканчивается тем, что 23 000 людей, у которых при помощи космического льда заговорило сердце, собираются в одной точке пространства. Вроде бы свершилось искомое, наконец-то миссия выполнена. Но эти 23 000 избранных людей в момент свершения умирают, остаются живыми лишь Ольга и Бьёрн. Они плачут, они изумлены. А потом они понимают, что гибель 23 000 избранных создана …Богом. Создана для них. Для того, чтобы они вернулись к неизбранным простым людям и спросили у них, как надо молиться. Фантаст Ефремов в тисках советской идеологии, при всей своей могучей осведомлённости в делах языческих , мусульманской, индуистской, христианской религий, бога оставляет в стороне, уповая на здоровый образ жизни, знания, в том числе тела и психики, а также на социальную помощь естественному отбору. При всём огромном потоке информации, тысячах имён богов, всяких тайных и экзотических для советских людей знаний, которые обрушиваются на читателя Ефремовым, отношения советского научного фантаста с богом выглядят грубоватыми и примитивными. Фантаст Ефремов выдвинул в своих книгах смелые проекты переустройства несчастливой семейной людской жизни. В книге «Туманность Андромеды» это предложение вообще отбирать у родителей детей, и чтобы общество полностью давало им нужное, правильное и полезное со своей точки зрения воспитание. И родителям хорошо, можно продолжать активно развлекаться и мило трудиться без помех, и дети будут лишены истерики и порочных слабостей родителей. В «Таис Афинской» Ефремов воспевает древнегреческих женщин гетер, которые не прицеплены рабски к семейному очагу и мужу, но и не совсем продажные проститутки, рабски приставленные доить кошельки клиентов при помощи своих половых кошёлок. В принципе, это женщины, живущие от продажи своих артистических талантов, тесно связанных с их физической красотой. В «Лезвии бритвы» персонаж Ефремова с воодушевлением рассказывает об одном индийском племени, где женщины с детьми жили самостоятельно, отдельно от мужчин. Иногда встречались, а так- каждый пол со своими проблемами отдельно. Женщины со своими орущими надоедливыми младенчиками - направо. Мужчины, любящие глубокомысленно думать и шумно диспутировать с сотоварищами- налево. Вообще, если присмотреться, у советского фантаста что-то с семейственностью было не так. На страницах его книг что-то не припомнить ни одной счастливой семьи с детьми, ни одной полноценно, по человечески состоявшейся Любви- когда жили долго и счастливо, нарожали детей, внуков и правнуков, и умерли в один день типа своего столетия.. Всё какие то неудачи и трагедии, либо незавершёнка. Страх старения женщины, долгий отъезд мужчины, измены во время отсутствия партнёра, дети, растущие без родного отца, или вообще отданные на воспитание каким-то глуповатым добрякам… Но мужчина хочет быть мужчиной, он доказывает свою значимость и значимость своей любви тем, что преклоняется перед красотой своей самой лучшей из всех женщины. Всегда у Ефремрова – какая-то статуя маячит, как материальное увековечивание того, как мужчина со вкусом познал красоту тела возлюбленной. А зачем женщине быть статуей? Ей бы семью бы… Но мужчины Ефремова не очень хотят семью, они мечтают о том, чтобы как в Афинах, чтоб была красивой, умной, давала, но семью бы не хотела, а если б забеременела б – чтоб была б самостоятельной. За всем за этим так и брезжит советский безответственный мужчина, порождённый идеологией безответственного, лишённого всякой человеческой собственности пролетариата, не способный прокормить ни себя, ни семью… Сорокин в противовес Ефремову по-настоящему сентиментален и по-старомодному романтичен. Любовь сорокинских мужчин к сорокинским женщинам – реалистична, в ней есть борьба между похотью и духом, есть грусть сильного, отвественного мужчины, сталкивающегося со слабой витиеватой грешной породой женщин. Его мужчина хотел бы найти свою Прекрасную Даму, но находит реальных женщин, с их слабостями и пороками, и он – снисходителен к ним. Романтична история любви клона Моцарта к привокзальной проститутке в «Детях Розенталя». Какой-то налёт серьёзности и сентиментальности любовных отношений можно найти даже в «Очереди» и «Москве». Мужчины Сорокина воистину мужественны, им по силам прибить к матрасу даму постарше себя и побогаче себя, в них нет вихляний ефремовских мачо, выбирающих себе в жертвы простоватых девушек-дочерей. Соцреалистический фантаст Ефремов забрасывает нас кипой сведений из всех областей знания, кроме тех, которые можно найти только именно в литературе. То, что называется «правдой сердца». Именно эта правда сердца, знание сердца, знание жизни – то по крупицам, то в россыпях проступает у концептуалиста Сорокина. Соцреалист Ефремов часто удивляет наивностью, ходульностью своих представлений о жизни, какой-то простоватостью даже. Мозг обывателей под воздействием силы таланта Сорокина выдаёт чудовищные фантазмы и спазмы подсознательных табуированных желаний, мозг геолога Селезнёва в романе Ефремова под воздействием ЛСД, понятно, в лабораторных условиях советского НИИ, выбрасывает картины далёкого прошлого человечества – в виде сцен совместной охоты первобытных людей на саблезубого тигра и т.п. Концептуалист Сорокин в самых своих диких перевёртышах с людьми часто нажимает нам на больное место. Многим хотелось в жизни хоть раз кого-нибудь задушить какого-нибудь тупого рабочего или безликого начальника, или выматериться на сакральный памятник. Саблезубых тигров на дне своего мозга доводилось видеть, пожалуй, немногим. Фантазмы Ефремова как-то насильственны и вымучены, а фантазмы Сорокина близки и знакомы. Может быть, когда-нибудь, будет найдено доказательство мистического влияния какого-нибудь особо чистого льда на сознание человека. А если и не будет найдено, сорокинскую метафору «говори сердцем» трудно обойти стороной, особенно в сегодняшней России. Позиция Ефремова - противоположна Сорокинской. Очень интересно было читать беседу Гирина со старцем Параматманандой и мудрецом Витарканандой в «Лезвие бритвы». Витаркананда говорит Гирину: «Вы правы, что аналитическое исследование внешнего мира западной наукой можно сочетать с интравертированным синтезом йоги лишь диалектически.» Гирин разворачивает перед мудрыми йогами целую программу воспитания среднего коммунистического человека, главное в которой- это воспитание активной позиции, некоей непрерывной бодрости. «Большая проблема жизни - держать человека в алертном состоянии, собранным физически и духовно». «Как же мы можем отречься от земной жизни, предоставить невеждам и негодяям разрушить и разграбить прекрасную природу и сделать всесторонне нищими грядущие поколения?». Сегодня, в 2000-х, когда бодрые невежды и негодяи в непрерывном алертном состоянии разграбляют и разрушают нашу прекрасную природу, угрожая сделать всесторонне нищими грядущие поколения, призыв Сорокина «говорить сердцем» и призывы Ефремова к непрерывной алертности неожиданно совпадают. Всё же литература – великая вещь, делающая возможным диалог между живыми и мёртыми, мёртвыми и мёртвыми, живыми и живыми, и всех со всеми… Яблоко глубокого Я – эссе на рассвете – поток бессознания.

Оригинал текста<\/u><\/a>, сайт<\/u><\/a> и биография<\/u><\/a> Ирины Дудиной.

 Отправлено: 02.12.10 12:27. Заголовок: Я не специалист по С..

Я не специалист по Сорокину, но все-таки отвечу.
Никогда не верил в "дало" (спор) "отцов" и "детей". Что-то тут "не то", всегда думалось и на этот раз тоже думатеся мне. Статья, основанная на сравнении, где автор сама восхищается возможностью сравнить, должна хоть как-то доказать возможность сравнения, "однопараметричность" что ли сравниваемого. Можно, например, сравнить две скрипки (одна будет, например, лучше по звучанию и т.п.) Но как сравнивать скрипку с виолончелью или, тем паче. с роялем?
А ведь у двух рассматриваемых авторов - совершенно разные литературные жанры, а уж не то, что стили... Уж не говорю про ЭПОХИ...
Так как статья, по сути, "выродилась" в спор, кто лучше: Ефремов или Сорокин. То поколение или это. Детско-подростковый вариант...
И при этом, еще хорошо бы, если Ефремов был бы хоть немного понят и НЕ ИСКАЖЕН, не окарикатурирован. Наверно, это "модно" - сделать карикатуру из человека, в свое время бывшего (невидимо) на знамени поверженного тоталитаризма-коммунизма. Но это нарушает неписанный кодекс журналиста-профессионала, закон объективности. Сделайте тогда карикатуру из Вашего любимого Сорокина и тогда сравнивайте две карикатуры, хоть толку и от такого сравнения вилки с тарелкой будет нуль.
Диалог-ристалище вышел нечестный, и победил в нем запланированный кандидат. Пример своего рода "черного пиара". "Документ времени".

 Отправлено: 02.12.10 13:11. Заголовок: Задача творчества Ив..

цитата:

Задача творчества Ивана Ефремова – это склеивание воедино данных своей огромной эрудиции

Так ли? Неужели челоуважаемая Ирина увидела у ИАЕ всего лишь эрудицию? Только эрудиция и ничего более? Никакой СВОЕЙ философии она НЕ УВИДЕЛАнет?
Странно. Выдающийся мыслитель эпохи выдвигает целую философию, а читатель 21 века ее просто НЕ УВИДЕЛ? Ни фига себе (извиняюсь).

arjan пишет:

цитата:

Понятно, что Ефремов и Сорокин недовольны современным миром. Иван Ефремов как истый представитель советского общества недоволен некоторыми его недостатками.

...а Сорокин же уничтожает его (окружающий мир) полностью.

И это совсем не верно. ИАЕ вовсе не бичует отдельные недостатки (за исключением редких эпизодов). Проблема, которую приподнимает Ефремов ГОРАЗДО ХУЖЕ всей метафорической гадости, которую такой писатель как Сорокин может плюнуть в лицо и так неблагополучному миру. Ефремовская концепция инферно - гораздо страшнее и этот страх у и ужас гораздо базисней и любых сорокинских гипербол. И если вдумываться в идею инферно, то понимаешь, насколько огромен и страшен этот ужас, парализующий не только современного слабого духом человека (который именно по этой причине и не вдумывается, и пропускает мимо ушей то, что ему твердят, казалось бы, открытым текстом), но и любого человека, даже из далекого-предалекого будущего. (Разговор Чеди с Грифом Рифтом в самом начале ЧБ).
Ужаса, несравнимого с бедами капитализма (включающего, впрочем. и их). Именно Ефремов сказал открытым текстом: "Товарищи! А ведь имы живем в аду"(инферно - это ад). Сорокин , как я понимаю, только попытался поэтически выразить и донести до непонимающего читателя эту истину, открытую НЕ ИМ. К тому же Сорокин пишет в ту эпоху, когда вдруг, при отсутствии гипноза пропаганды и при явном обнищании огромного количества людей, а после поражения Перестройки, факт нахождения в аду стал всем очевиден (но не до конца, конечно, потому что у него нет "конца").
И еще большой вопрос, что НУЖНО было людям в такой ситуации: открывать их язвы с мухами, чтобы все на это смотрели или подарить им человечеству сон золотой. Что гуманнее. Впрочем, с"сна золотого" было напродуцированно очень много и продуцируется безостановочным конвеером масс-культуры, всякие фэнтези, и прочее. Кому как, а мне было неприятно читать ни то, ни другое...

 Отправлено: 02.12.10 13:21. Заголовок: arjan пишет: какие-..

arjan пишет:

цитата:

какие-то завистливо злопыхательские, но подробные описания западного сервиса, чистых городков, легкодоступных гостиниц, шикарных яхт и машин… Замечательная фраза героини романа «Лезвие бритвы» Симы. Она говорит: «Мы жили в роскошной бедности. Так называла свою жизнь моя приёмная мать, потому что обладала тем, что считала главным для интеллигентного человека,- комнатой, оборудованной наподобие отдельной квартиры»…

В действительности - документ времени!
Просто потрясает такое отношение к процитированной фразе! Кто кому завидует, милая девушка?! Философы всех времен и народов твердили одно: легкодоступный сервис, шикарные яхты и машины - это главный враг духовного развития человека. Это говорили практически все философы всех времен и народов. А на постперестроечное поколение свалились все эти яхты и шикарные машины, для большинства в виде картинок в глянцевых журналах и как легко и без труда полученная собственность их более удачливых друзей, родившихся в семьях, "которым повезло". (Ох, впрочем, как им всем по-вез-ло-о...). Отсюда и ЗАВИСТЬ, которой все поколение заражено и которую только и видят вокруг да около, и даже у ивана антоновича такую зависть углядели!!! Короче, - приехали. Стоп, шикарная яхта.

 Отправлено: 02.12.10 13:37. Заголовок: При всём огромном по..

цитата:

При всём огромном потоке информации, тысячах имён богов, всяких тайных и экзотических для советских людей знаний, которые обрушиваются на читателя Ефремовым, отношения советского научного фантаста с богом выглядят грубоватыми и примитивными.

Извините, какие могут быть ОТНОШЕНИЯ с Богом у убежденного атеиста? Противника религии? Или Вы собираетесь, уважаемая Ирина, обвинять Ефремова в атеизме? Но это было бы так же глупо, как обвинять человека в иудаизме или в буддизме... Каждый слышит, как он дышит... Ефремов ученый-дарвинист, впрочем, как и я.

цитата:

Всегда у Ефремрова – какая-то статуя маячит, как материальное увековечивание того, как мужчина со вкусом познал красоту тела возлюбленной. А зачем женщине быть статуей? Ей бы семью бы…

Если женщина ограничивает свой круг только своей семьей, детьми и мужем, то она постепенно деградирует, перестает быть интересной для своих детей, она не сможет быть для них ценностью, не сможет быть ценной и для мужа. А ведь ее задача не в том, чтобы родить и вскормить, а и в том, чтобы ВОСПИТАТЬ (впрочем, и мужа - тоже :)).

Я пишу это, предполагая, что Вы, Ирина, прочтете. Я с удовольствием выслушаю возражения (я не бог и мои горшки не идеальны...), если вы захотите спорить и обсуждать.